Колымский котлован. Из записок гидростроителя - [43]

— Пошел к черту, — ответил за меня Славка и завел мотор.

— Правильный, — подтвердил Талип и запихнул Андрейку в кабину.

Собаки скулили и метались по кузову.

— Сидеть! — крикнул Талип.

Ветка — бывалая якутская дородная лайка — обнюхала шмутье и свернулась в клубок на брезенте. Голец — молодой кобель — сновал взад и вперед, брызгая слюной.

Талип помог натянуть тент и застегнуть бортовые ремни.

— А печку? — спохватился Талип. — О, шайтан, совсем забыл!

— Не надо, — удерживаю его за руку, — обойдемся костром.

Сажусь в кабину рядом с Андрейкой.

— Покеда! — кричит Андрейка.

Славка трогает машину. Вездеход дернул. Андрей от неожиданности клюнул носом о скобу, глазенки заблестели.

— Ну и ну, дядя Слава, — сказал дребезжащим голосом пацан. — Я стоять буду, ладно?

— Ладно, ладно. Ты теперь настоящий охотник — сам себе голова. Понял, Андрей?

Андрей стоит на ногах, держится за скобу, зыркает глазенками и мотает головой в такт вездеходу. Мы пересекли черные, словно обуглившиеся ерники и остановились на берегу озера, похожего на большое блюдце, до краев заполненное синим с белыми прожилками льдом.

За озером в пятистах метрах начинается лес. По, снегу следы зверя. А вокруг гольцы, словно басмачи в ватных халатах стоят.

— Вроде в каменном мешке. Тебе не кажется?

— В торбе, дед, как пить дать, в торбе, — сказал Славка. — Во-он, видишь прорезь между гор, в нее и шурует Патыма, — предположил он.

Мы еще немного проехали вдоль озера, мягко покачиваясь на серо-грязной осоке, покрывающей кочкарник. Кое-где ветер унес с кочек снег и забил ими оживший тальник, каждую минуту готовый лопнуть и выбросить клейкую нетерпеливую листву. Там, где берега сузились почти вплотную, грудится оголенный солнцем и ветром залом смытых с берегов деревьев.

— Смотрите! — Андрей дергает за руку Славку. — Видите какая?

У самой кромки берега, где переломилась пополам, словно в поклоне, осока, полыхает из-подо льда прозрачная вода.

— Вот здесь и есть начало всех начал. — Сечет воздух рукой Славка. — Здесь сердце шаманских озер, мужики! Это река Патыма.

— Патыма, — согласились мы, хотя вода тут же исчезала, проваливаясь в расщелину, до краев набитую снегом.

Мы еще проехали с километр, облюбовали на высоком берегу в тени деревьев хорошее местечко, и Славка выключил мотор. Сразу стало непривычно тихо. Только слышно, как где-то под снегом тихонько побулькивала вода. В кузове метались псы. Тоже намотались бедняги. Мы со Славкой освободили собак и сняли с машины свои пожитки. Щенок челноком сновал по снегу. Зато Ветка степенно обнюхала воздух, присела под кустиком, потом начала совать нос в натыканные в снегу следы, направляясь в глубь леса. Славка подозвал ее.

— Смотри, дед, — сказал он, — уйдет за зверем. Умница ты моя! — погладил он собаку.

Потом порылся под сиденьем и извлек замусоленную, свернутую в трубку бумагу.

— Это вам, Робинзоны!

Развернул — карта, километровка.

— Ну, спасибо, Славка!

— Кушайте на здоровье! Отметины только до шаманских порогов, дальше на ощупь, по реке.

— Ну и за это памятник тебе.

— Да ладно, дед, — махнул рукой Славка. — Двигать надо, горючки в обрез.

— Смотри, сколько барахла, — к чему-то сказал я. — На черта столько?

— Редко горим, дед.

— Может, посошок?

— Хорошо бы душу отмочить, да не стоит. Лучше вот что: видишь, во-он перешеек, обязательно сделайте засадку, чует мое сердце — там потянет гусь.

— Будет сделано.

— А это вам докторские халаты, — выбросил Славка из-под сиденья белые тряпки, за ними гусей из жести.

— Зачем это ты?

— Пригодится. Профиля. Выставишь, и, считай, гусь твой. Ну, покедова.

Вездеход развернулся на одном месте, поднял гусеницами снег и побежал по своему следу.

Первые дни на Патыме

— Прежде всего, Андрюха, — сказал я, — надо соорудить хижину.

Смотрю на разбросанный скарб — бочки, мешки, торбы, рюкзаки, и зачем это только Талип напихал столько. Можно подумать, мы сюда насовсем приехали.

— Давай делать нужное, Андрюха.

Идем. Выбираем на крутом яру величиной с комнату площадку между двух лиственниц. Я рассказываю Андрею, как строить, и мы принимаемся за работу. Очищаем от снега и кореньев место самодельными лопатами: я их вытесал из сухой осины.

— Работать так работать, — говорит пацан и сбрасывает телогрейку. Так всегда и Талип делает, хоть какой мороз на дворе.

— Мне что-то погода не нравится. Протянет ветром, и схватишь радикулит.

— А мне нравится, — и работа нравится, и мастерить хижину.

Собаки тоже помогают, особенно Голец, — то и дело хватает лопату зубами.

— Вот сорванца, — подражая Талипу, ругаю щенка.

Андрей смеется.

— Хорошо бы нам, дед, научить его дрова таскать.

Ветка не участвует в строительстве, подошла, улеглась на брезент и укоризненно смотрит на Гольца.

Разгребаем снег — капельками крови алеет подавленная брусника.

Теперь надо меблировать хижину, пока стены и крыша не мешают, на земле ведь спать не годится. Решаем соорудить двухспальную кровать, стол. Должен сказать ради справедливости — у нас с Андреем разногласий ни в проектах, ни в исполнении пока нет. За исключением мелочей — то оба хватаемся за лопату, то за топор оба.

Мы бродим по снегу между деревьев, собираем валежины, сваливаем подгнившие сушины, идем след в след. За нами дырки. Если заглянуть — на донышке сивеет вода. Весь снег набряк водой. Хлябкий, осел, зато хорошо видны валежины. Они даже паром дымят. Это работает солнце.