Колыбельная для двоих - [84]

То, что предстояло доктору, было делом не легким. Возможно, это было самым сложным, самым ответственным моментом во всей его карьере. От этих снимков зависело очень многое и прежде всего статья, в которую надо вписать последнюю главу. Время принимать решение. Отец Криспин, он знал, ждал результатов рентгена у себя в церкви. Если ребенок будет иметь серьезную патологию, Джонас позвонит ему. Но что, если у него не будет «только» рук или ног? Что, если обнаружатся небольшие отклонения от нормы, которые не дают права на радикальные меры? Как подготовить Марию к этому? Джонас почувствовал, как его руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

Переломный момент. И все в конечном счете ложилось на него. Джонасу Вэйду предстояло взять на себя роль Бога.

Когда медсестра ввела в его кабинет семью Мак-Фарлендов, Джонас увидел, какими встревоженными были их лица, и на мгновение почувствовал к ним жалость.

Он не стал тянуть время. Как только все расселись, Джонас, нажав на тумблер, включил подсветку прибора, и два черных снимка — один вид спереди, второй вид с боку — вспыхнули ярким светом.

— Эти два снимка получились лучше всего. Как видите, на них плод имеет четкие очертания. — Вытащив из нагрудного кармана ручку, Джонас провел ею, словно указкой, по бесплотному контуру маленького хрупкого создания. — Вы также можете увидеть на них — вот здесь — ребра, изгиб позвоночного столба, руки и ноги. Это, — он нарисовал невидимый круг вокруг пушистого облачка, — голова.

Он опустил руку и повернулся.

— Все, кажется, в полном порядке.

Видя, как обе женщины облегченно вздохнули, как Люссиль неловко протянула руку дочери, чтобы поздравить ее с хорошим результатом, Джонас заметил, что Тед нисколько не расслабился. Лицо отца Марии, как подозревал Джонас, зеркально отображало его собственные страхи. Джонас Вэйд рассчитывал, что, как только подтвердится, что плод развивается нормально, он испытает невероятное облегчение. Однако, перешагнув через одно препятствие, он обнаружил другие, которые оставались до сей поры невидимыми. Физически плод казался абсолютно нормальным, но рентген показывал далеко не все; нельзя было увидеть кисти или стопы, черты лица или состояние мозга.

Тед прочистил горло.

— Значит, с ребенком все в порядке, доктор?

Джонас подумал: «Как будет выглядеть ее лицо? Будут ли у нее кисти и стопы? Не будет ли ее мозг липкой массой?..»

— Кажется, все в полном порядке, — сказал он. — Итак, — Джонас отошел от светящихся снимков, сел за стол, сцепил в замок руки, — итак, что вы решили насчет ребенка: оставляете или нет?

— Мы уже приняли решение, доктор Вэйд, и не намерены его менять, — заявила Люссиль.

Он бросил взгляд на Марию: та стояла с несчастным лицом.

— Но, миссис Мак-Фарленд, некоторые вещи изменились, многое прояснилось. Я думал, это повлияет на ваше решение и изменит его.

— Это ничего не изменило, доктор Вэйд. Нам не нужен этот ребенок.

Он с надеждой посмотрел на девушку.

— Мария? А ты как считаешь? — Она не произнесла ни звука. «Давай, Мария, очнись! — подумал он, — дерись за то, чего ты хочешь, за то, чего мы оба хотим».

— Я не понимаю, — раздался резкий голос Люссиль, — почему вас так это волнует, доктор. Мы, ведь, не требуем от вас совета.

В голове Джонаса заметались мысли: рентген должен был расставить все точки над «i». Именно после него он планировал рассказать Мак-Фарлендам о своей статье. Он надеялся посвятить их в свои планы уже сегодня, хотел убедить их дать ему разрешение на публикацию своей работы. Теперь он видел, что ему придется отложить задуманное. Ни до кого из этих троих он не сможет сегодня достучаться, а время стремительно шло…

Героиня фильма сняла крышку с тарелки, на которой должен был быть ее ужин, и, увидев на ней мертвую крысу, громко закричала. Так как стекла в машине были запотевшими — как, впрочем, у всех машин, стоявших в последнем ряду открытого кинотеатра — ни Майк, ни толстуха Шерри не видели ужасной сцены; однако крик долетел до них через крошечный динамик и пронзил тишину. Майк, ворча, выключил громкость. Поскольку вечер был прохладным и ветреным, они с Шерри были закутаны в шерстяное одеяло, и хотя они активно обнимались уже целый час, настолько активно, что запотели все окна, никто из них не получал от происходящего никакого удовольствия.

— Я хочу есть, — пробурчала Шерри в то время, когда руки Майка шарили у нее под свитером.

— Господи Иисусе, — пробормотал он, зарываясь лицом в ее шею, — ты уже съела две порции тамале[17] и гигантскую коробку попкорна.

— Ничего не могу с собой поделать. Когда я смотрю фильм, я всегда хочу есть, — она наклонилась вперед и протерла стекло.

— Брось, Шерри, забудь о фильме.

— Мне нужно что-нибудь делать. Мне скучно.

— Боже! — Он отодвинулся от нее и стукнул по рулю кулаком. — Нам было так хорошо, зачем останавливаться?

— Затем, — она взглянула на него своими желто-карими глазами и холодно сказала, — что у тебя даже не стоит.

— Брось, Шерри, я стараюсь. Но ты должна мне помочь.

— Я помогаю тебе уже час, Майк. Эй, парень, нельзя судить о подарке по его упаковке.

Откинув одеяло, Майк повернулся к боковому окну, прижался к стеклу вспотевшим лбом. Толстуха Шерри была его уже третьей попыткой за месяц. Сначала это была Шейла Брабент, которая вроде бы согласилась и даже начала активно действовать, но в последнюю минуту потребовала от него за это новую пару лыж. Потом была Шарлотта Адамс, казначей класса, которая, казалось, была влюблена в него. Но когда они приехали в тихое укромное местечко, она заявила, что он может лишь потрогать ее грудь, но ничего больше. Отчаявшись, он стал встречаться с толстухой Шерри, которая, расставшись летом с Риком, начала строить ему глазки.