Колыбель в клюве аиста - [68]

Впервые, после долгой разлуки ― три месяца! ― возвращался домой. У входа в метро ― оставалось рукой подать до дома ― не утерпел, звякнул из автомата, перешел на крик:

― Лида! Лида! Это я! Я! Я...

Можно подумать, что вернулся я по меньшей мере с места боевых действий ― перед ней возник тонкий, как свечка, субъект в давно не стиранной робе, с обшелушенным носом и с нелепым подобием бороды на лице.

Незаметно после возвращения из экспедиции метаморфозовались традиции в маленькой нашей семье: с треском, штукатуркой во время землетрясения, рассыпалось придуманное; Лида незаметно вошла в роль хозяйки, и однажды, когда у порога дверей я увидел ее, нагруженную сумкой со снедью ― глаза ее излучали удовлетворение, ― во мне эдаким маленьким грязевым вулканом (в геологии известны такого рода вулканы) проснулся феодальщик, я, честно говоря, не очень огорчился естественному размежеванию житейских обязанностей ― высвобожденное время как нельзя пришлось кстати: отныне я мог с большим усердием заниматься наукой.

4

Ну, а теперь ― о вечере на зимней даче. Мы сидели у натопленной печи. Розовела на глазах, раскалялась плита, Я читал свой рассказ. Читал, посмеиваясь над собой. Лида призвала к серьезности ― я подчинился, но слова, фразы то и дело бросали в жар, я спотыкался, обжигался: "... До конца дня далеко, но сумрачно, глухо, вороха озябших листьев на аллеях". Далее в том же духе.

Потом мы разглядывали игру бликов вокруг дверцы плиты. Тут и случилось... Лида положила ладонь моей руки себе на грудь, сместила немного вниз, прижала слегка. Не сразу до сознания дошел смысл происшедшего, не сразу я ощутил слабые "тук... тук... тук..." ― будто то позывные шли издалека, из неведомого мира: точка... точка... тире... казалось, существо, пытавшееся сладить связь, находилось рядом и одновременно далеко. Я с трудом сдерживал ликование:

- У нас будет ребенок? Ты не рада? К дьяволу страхи: у нас все будет в ажуре, ― говорил я, не совсем понимая.

Говорил, не догадываясь о приближении бури...

Я был командирован на недельку в Свердловск. В фонды тамошнего геологического управления. Вернувшись, застал на столе записку, в ней Лида оповещала о смерти отца. Телеграмма прибыла три дня тому назад ― Лида в тот же день помчалась в аэропорт. Стало быть, было не поздно, и, последуй я за ней сразу по приезде из командировки, не исключено, многое сложилось бы иначе. Не могу простить себе колебания, породившие нечто похожее на равнодушие...

Лида вернулась из Приозерья усталой и, казалось, постаревшей. Тяжелая дорога ― два дня лету туда, столько же оттуда, непредвиденные посадки в Уральске и Алма-Ате, тряска в кузове грузовика по тогдашнему неухоженному шоссе, битва у касс и, наконец, похороны вконец измотали ее.

Тесть умер во время охоты. Его искали двое суток в снегопад на побережье. Рядом с покойным лежало ружье, выстрелившее рукой самого Савина. К самоубийству, говорят, привело потрясение, испытанное доктором накануне. Перед этим ― о том знали все ― в отсутствии Савина был будто бы проведен срочный совет над тяжелобольным подростком, доставленным из горного селения. Печальный итог консилиума, по сути страшный приговор, ― шансов нет, хирургическое вмешательство бессмысленно, больной обречен ― огласил глава совета, заместитель Савина, после чего будто бы в тишине послышался голос мальчишки: "Я не уйду отсюда ― оперируйте! Хочу жить..." Возмутило Савина не решение коллег ― оно не вызывало сомнений, его потрясла чудовищная атмосфера консилиума: доктора высказывались при больном вслух! Савин взорвался ― резко высказал, ― зам заартачился, и тогда взбешенный Савин предложил тому... подыскать иную работу. Будто поступок зама накануне гибели хирурга в верхах осудили, но не столь категорично, как хотелось бы Савину, что гнев его оттого ничуть не уменьшился, что за день до рокового события, вечером (на охоту он отправился по темени перед рассветом) Савин нервно вышагивал по комнате, говорил: "Даже мысль о том, что этому человеку разрешено впредь входить в операционную, кажется невероятной..."

После похорон Лида с матерью, не вполне остыв, обговорили дела. Савина-мать решила твердо остаться в Приозерье:

― Не могу оставить здесь его одного ― это не каприз, детка, далеко не каприз, милая, ― так надо...

5

Буря набирала силу ― у Лиды начались преждевременные роды, и существа, шедшего к нам издалека, не стало ― замолкли позывные, обогревавшие нас радостью ожидания. Нет смысла говорить об испытанном потрясении. Я выкарабкался довольно быстро. Завязла ― и надолго ― Лида. От той нежной, терпеливой, всепрощающей Лиды осталось мало что. Она часто по пустякам раздражалась, ходила сжавшейся... Так год, другой, еще, еще... Одно к одному ― начались непредвиденные зигзаги с моими научными делами. Еще недавно, казалось, я вышагивал версты, щелкал кандидатские минимумы, как семечки, собрал необходимый для написания диссертации материал, но стоило руководству предложить иную тему, как враз вышибло дух. Мне предложили найти подтверждение некоторым положениям новой шефской концепции, той, что вела мысль напрямик к "адовым жаровням". На прежней теме был поставлен крест. Началось медленное вживание в новую тему, мечтать о быстром завершении диссертации нечего было и думать. Предстоял марафон. За диссертацию возможно приняться лишь после завершения сводного отчета ― не полагалось нарушать негласное правило: сначала дела лабораторные, личные ― напоследок. Отдаленность финиша отпугивала, и я хотел поставить крест и на диссертации. И поставил бы, если бы не коротенький диалог с Лидой, вдруг высветивший в наших отношениях новое.