Колыбель человечества - [4]

Ну, и решила вся эта компания, что она, Энни, отравила своего супруга каким-то ядовитым зельем, а сама удрала.

И, Боже ты мой, Господи, какая тут катавасия поднялась!

Опять за беглянкой погнались, нашли, привезли. И, значит, по суду Линча, что ли, приговорили ее к смерти. Но на суде-то этом и были только одни родичи покойного «Сурка», так что приговор несчастной девчонке можно было заранее знать.

Правду сказать, было уже очень противно это, как ее хотели зарезать, словно телушку, на наших глазах. И будь это при других условиях, я и сам бы поднялся на ее защиту. Но тут дело было безнадежно, и так бы девочке и пропасть.

Однако вышло не так.

Как сказали мы нашему Максу, в чем дело, тот совсем с ума спятил. Даже побелел весь.

— Я, — говорит, — хоть и выгнан со службы, но я — офицер. И честь моего мундира не позволяет мне допустить подобное варварство…

Подивился я: что эта за штука — честь мундира?

Во-первых, уж если на то, никакого подобия мундира на нашем приятеле никогда и никто из нас не видел.

Таскал он гарусную вязаную фуфайку, купил ее за доллар у одного солдата в форте Гуд-Хоп.

Затем была у него великолепная охотничья куртка из оленьей замши. Ну, когда бывало уж слишком холодно, то напяливал он на свои плечи еще эскимосскую «малицу», меховую рубашку с расшитыми рукавами. А мундир? Да его не было и в помине!

Но тут расходился наш «дутчмэн». Ходит петухом, усы закрутил кверху, глаза блестят:

— Не позволю! Не допущу!

Ну-с, чтобы долго не рассказывать, вышла тут такая история: задал наш Макс эскимосам вопрос, спрашивали ли они дух самого «Сурка», кто виновник его смерти.

Те глаза, извините, вылупили.

А «дутчмэн» на своем стоит:

— Да как же так? Да отчего же вы его не спросили?

— А как его спрашивать? Мы знаем, что лежит он, молчит. Вот и все. А чтобы еще его спрашивать, никому и в голову не приходило!

Ну, тут Макс в ответ:

— Пойдемте, я при всех вас его спрошу!

Переглянулись мы с Падди: что он, с ума сошел, что ли?

Но, однако, пошли всей компанией. Заинтересовала эта штука и меня.

А лежал «Сурок» на открытом месте: найдя его тогда утром у шалаша, сородичи по правилам положили труп на саночки, мальчишек да старух поставили сторожить, чтобы собаки его не слопали.

Приходим, окружили «Сурка» кольцом, «дутчмэн» положил свою руку на грудь трупа и спрашивает:

— Кто, о, великий охотник, могучий «Сурок», сын «Косого моржа», лучший из людей, в твоей смерти повинен? Кто послал твою душу туда, где почившие вечно сидят у огромных костров, пьют из кубков оленью кровь и едят китовый жир?

Три раза повторил он свой вопрос. А за третьим, вдруг, не то из-под земли, не то с неба, знаете, таким глухим, замогильным голосом, вдруг и отвечает наш приятель «Сурок»:

— Никто не повинен в смерти моей. Просто прискучила мне жизнь на земле, ушла моя душа в поля, где эскимосы гоняются за «Белым Оленем», где пьют его кровь и где едят китовое мясо.

И что тут было, вы себе представить не можете: как шарахнулись эскимосы от трупа заговорившего «Сурка» во все стороны, да с криком, да с гвалтом, да падая. Старуху какую-то придавили, она визжит, как поросенок. Мужчины, да не какие-нибудь подростки, а настоящие охотники, или пластом на снегу лежат, или улепетывают.

Один, «Волчий Клык» его звали, так тот полез в чужой шалаш, да застрял: голова и плечи пролезли, а дальше ни с места, ни взад ни вперед.

Другой в снеговом сугробе застрял, насилу потом вытащили. И собаки проклятые еще переполоха подбавили: перепугались ли они, что люди шумят, а может быть, и сами по себе что-нибудь неладное заметили, только стали они метаться по всему поселку да выть, да лаять…

Такой гвалт подняли, словно на ярмарке в форте Гуд-Хоп, когда с одной стороны целое индейское племя со своими «сквоу» прикочует, а с другой — трапперов сотни три соберется да покончат одним духом с несколькими бочонками виски…

Словом, столпотворение египетское…

Каюсь, и я, как услышал этот замогильный голос, тоже карабин из рук выронил, чувствую, шапка сама с головы валится. До тридцати лет дожил, многое видел, многое пережил. Но чтобы мертвый, ей Богу, совсем мертвый человек с живыми разговаривал, — как хотите, это вещь совсем не простая. Без колдовства тут не обойтись.

Однако на этом не покончили: решил совет эскимосских старейшин, что ли, что от смертной казни, значит, «Находка» или Энни — свободна. Но родичи «Сурка» поставили ультиматум.

— Пусть отец или отчим Энни вернет родичам «Сурка» весь тот выкуп, который был за Энни заплачен, потому что, понимаете вы, Энни-то женой для «Сурка» не была. А пока не вернет, то Энни остается в семье старшего в роде «Сурка».

И всем нам стало понятно: загрызут девку. Ей-Богу. Там эти эскимосские бабы, чуть только молодость промелькнет, в формениых ведьм превращаются. Если при такой бабе крикнуть невзначай, хлопнуть ее, подкравшись, по плечу или выстрелить, с ней начинается припадок. Она крутится, как червяк на крючке, визжит, лает, хохочет. А то, испугавшись, может начать бросаться на окружающих с ножом, не разбирая щенка от собственного младенца, камня от живого человека.

Ну, и некоторые бабы отлично умеют пользоваться тем обстоятельством, что такая «одержимая духом» признается невменяемой. Ее нельзя судить, ее нельзя наказывать.