Колумбы российские - [10]

Письменность была слабым местом Баранова. Обыкновенно ему стоило больших трудов написать письмо, особенно когда он пытался составить его в «ученых», замысловатых выражениях, но тут он сел за стол и, что называется, «излил всю свою душу», после чего ему стало как-то легче. Письмо было написано ранней весной, 22 марта 1801 года, и отправлено Ларионову на байдарке.

Баранов писал:

«…духовные с чиновными вышли вовсе из пределов своих должностей, вооружились против нас всесилными нападениями, дополовины зимы старались всячески нонеявно разстраивать многих из промышленных аболее островитян к мятежу инезависимости, но в канун новово года явно открыли удивителной театр явления инеблагомысленного комне ивсей компании расположения; вэтот день дан был шабаш людям оттрудов дабы весело проводили остатки старого ивстретили новой год пообычаям руским, сам пришол в казарму разобрать ирешить некоторые дрязги пожалобам других одново из распутных и беспокойных промышленных коего ивелел позвать… исколь скоро вошол тот вслед же почти заним вступили въдруг иеромонах с г-м переводчиком и заними имореход г-н подпоручик Талин вбежав вдухе закричал, что здесь за собрание и зачем?.. Подняли содом икрики как ясмею судить простой гражданин без их чиновников… что они чиновные офицеры; тут поднялся еще больше шум идосталные монахи все прибежали оставя толко одново кричали ругали истращали все ивсех нас кнутом иоковами начали делать какую-то подписку»…

Долго сидел в тот вечер Баранов и писал длинное письмо Ларионову. Это был его способ «пускать себе кровь», когда становилось невмоготу… напишет письмо, отведет душу — смотришь и опять Баранов прежний, опять полон бодрости и желания бороться, с усмешкой поглядывает на своих неприятелей, посмеивается и дело свое делает так, как понимает его.

Описал Баранов в письме и события, происшедшие в день Нового года:

«Надругой день то есть вновой год апять новое открылось явление, после обедни пили у меня чай — прикащик съмореходом г-н Подтгажем инесколко Непромышленных въдруг вбежал настроенной иеромонах въдухезделав вызов чтоб тотчас весь народ острова приводить им к присяге, я тут же напоив чаем сказал что… собирать… народ для присяги таперь невремя поэлику кормов унас въбарабаре недостаточно… как исъезжатся островитянам по нынешней морозной зиме ибеспокойным погодам неудобно… но въдруг он меня тут поклеснул изменником Государю что недопускаю къприсяге, чювствително мне досадно стало слышать такое прилагателное титло завсю ревность к отечественным выгодам и монаршей славе истощенную… Он же мне зделал вызов, что те, кои явно имеют девок идетей недолжны допускаемы быть подуховному регламенту въцерковь и хотя я точно знаю что неможет быть тово втом регламенте мудрым нашим императором изданным, однако дабы иявно чем вохраме Божий необругали по злости своей перестал ходить съноваго году… службу прекратили въпост толко 4 раз была по воскресеньям, нипервую нипоследнюю седмицы даде ивнеделю ваий никакой непроизводилось и наступающую святую необещают…»

Конечно, замечание насчет девок и детей, от них прижитых, было камнем в огород Баранова. Он это понимал, но это его новая семья, и он, конечно, не намеревался от нее отказываться, несмотря на все старания монахов.

5

Дни шли все в том же ожидании компанейского корабля из Охотска, который так и не приходил. Люди все больше и больше слабели. Цинга совсем одолела колонию.

В один необычайно теплый, приятный летний день услышал вдруг Баранов крики на берегу. Он быстро вышел из своей конторки, остановился на крыльце, приложил руку ко лбу, заслонил глаза от яркого солнечного света.

От берега к нему приближалась большая группа людей — промышленные и алеуты — и впереди них незнакомый высокий худощавый человек. На берегу лежали вытащенные из воды байдары. Баранов понял: вот она весть из Уналашки от Ларионова. Но кто же это? Человек не похож на промышленных. По всему видно, что он «из благородных». У Баранова вдруг защемило сердце. «Неужели ему смена?..» То, чего он ждал с таким нетерпением… Теперь, наоборот, — эта мысль страшила его.

На полпути к берегу Баранов остановился, и позади его на почтительном расстоянии остановились его соратники. Он стоял, внешне спокойный, слегка расставив ноги, крепкий, кряжистый, невысокий, но широкоплечий — точно дуб, крепко вросший в землю, — и внимательно, прищурив глаза, всматривался в подходившего к нему незнакомца.

«Сухопарый», как окрестили новенького промышленные, быстро приблизился к Баранову на своих длинных ногах и, почтительно остановившись на некотором расстоянии, отвесил ему церемонный поклон, что очень поразило огрубевших промышленных и сильно подняло авторитет Баранова, простого мещанина. Незнакомец, понявший, что он видит перед собой легендарного Баранова, почтительно обратился к нему, с немецкой аккуратностью тщательно произнося слова:

— Имею ли я честь обращаться к Александру Андреевичу, господину Баранову, правителю компанейских дел?

Баранов кивнул, все еще недоверчиво, приглядываясь к человеку…

Незнакомец снова церемонно поклонился и сказал: