Коломяжский ипподром - [69]

С адмиралом Сергеевым они теперь нередко коротали время вместе, ведя нескончаемые разговоры о войне, о морских сражениях и газовых атаках, о конкуренции аэропланов с дирижаблями. Продолжая беседу с адмиралом, Попов заметил как бы вскользь:

– А пока суть да дело, дорогой Федор Федорович, я вот написал небольшую книжечку, которая скоро выйдет в Петербурге у Суворина. Кроме того, брат сумел заинтересовать и одного московского издателя. И знаете, чему я посвятил ее? «Фабрикам здоровья», которых у нас в России можно построить великое множество. Вот где надо чинить здоровье раненых, увечных и больных воинов! Потому-то я и вернулся к нашему вчерашнему разговору, что он очень близок мне.

– Под «фабриками здоровья» вы подразумеваете заведения типа санаториев пастора Штерна или доктора Ламана?

– Ну не совсем, конечно. На такие заведения нас просто пока не хватит. Однако нам по силам сделать хоть что-то в этом направлении, при наших-то природных богатствах! И не только для воинов, но и для горожан это крайне необходимо. Вы часто проводили лето в городе?

– Да где там! Я же моряк, любезный Николай Евграфович.

– А мне пришлось раз прожить все лето в Москве. Уже в мае, должен вам сказать, в жаркие дни нечем было дышать. А в июне и июле... Просто не передашь, какая духота была. Невольно вспомнились мне тогда слова старого Капитоныча, что дворником у нас служил. Он глубоко почитал первопрестольную, но все же осмеливался изрекать правду о ее летних качествах. «Воздух в Москве пахуч и густ, как патока, – говаривал он. – Посему и дышится им затруднительно». Отстрадавши летом в Москве, я уяснил себе, как правильны были слова Капитоныча.

И вот какое бы могло быть благо, вы только подумайте, Федор Федорович, – продолжал Попов, – если бы город выстроил на Москве-реке ряд бесплатных купален с площадками на плотах, чтобы можно было всем не только пополоскаться в воде, но и полежать, пожариться на солнце!

– Да-с, это верно. Солнце и вода – лекари первостатейные.

– Именно лекари. Затем в Сокольниках, в Нескучном саду, на Ходынке подле рощи, в Петровско-Разумовском на земле сельскохозяйственного института, под Лосиным Островом и в других окрестностях столицы, куда десятками тысяч убегают летом москвичи, особливо по воскресеньям, чтобы подышать незасоренным воздухом, повсюду, во всех уголках Подмосковья, надо было бы отгородить десятины земли и устроить души на них. Да, чтобы дать возможность летним жителям Москвы подышать не одними легкими, но и кожею, и этим освежить тело, сообщить бодрость ему. – Попов сделал небольшую паузу. – Однако прежде всего, и немедленно, надо раскинуть такие воздушные парки для раненых. И создание сего дела объединит всех. Цель его высока. Помощь раненым – святая работа. Люди у нас в большинстве своем от природы сильные и здоровые. Поместите их в соответствующие условия – и они испытают на себе, что такое чудесное исцеление без лекарств и почти без докторов. Вы согласны со мною, Федор Федорович?

– Целиком и полностью. Это и вправду было бы великолепно!

– И вот ведь еще что. Возьмите бани в Москве. Они разных достоинств и разных цен. Есть так называемые дворянские. Есть и простолюдине. А воздушные парки и купальни должны быть бесплатными, то есть всенародными. Город, казна и добрые люди дадут средства на них, памятуя, что они не только лечат болезни, но и предупреждают их, оздоравливают весь город и понижают смертность и заболеваемость и в бедных, и в богатых слоях населения. За городами последуют и дачные поселки, что сильно повысит пользу их и ценность. Особенно будет всему этому радоваться беднейшая часть населения, у коей нет средств ни нанимать дачу, ни ехать в курорты. Пора спасать раненых и лечить горожан силами природы! Ведь в России нашей не занимать стать лесу и лесного воздуха. Есть вдосталь и речек и озер. Почему бы не устроить у нас такие здравницы не только под Москвой или Петербургом, но и под губернскими городами?

Попов помолчал. Находился в задумчивости и адмирал.

– Вы знаете, Федор Федорович, недавно я встретил тут одного знакомого англичанина, – все еще не выговорившись на столь дорогую ему тему, продолжил Николай Евграфович, – так он рассказывал, как у них нашли, что лучше всего поправлять раненых – конечно, после необходимых операций – хорошим лесным, или морским, или горным воздухом. Он показал мне фотографии их госпиталей. В полях или на опушках лесов и парков раненые лежат под навесами без стен. Крыши навесов защищают от дождя летом и от снега – зимою, но нисколько не отгораживают от воздуха, от ветра... Почему англичане могут, а мы – нет? Я надеюсь, что моя скромная книжечка, которую я назвал «Жизнь идет», поможет кое-что сдвинуть с места, создать необходимое общественное мнение. Должны же люди услышать голос здравого смысла!

– Какой вы неугомонный человек, Николай Евграфович, – заметил адмирал. – Люблю таких!

Однажды, когда они вновь встретились на Обсерватории, речь зашла об авиации. Попов с энтузиазмом говорил о русских пилотах, мужественно сражающихся в рядах союзников, в частности в составе французских военно-воздушных сил, где было их около полутора десятков. И почти все покрыли себя неувядаемой боевой славой – Белоусов, Семененко-Славороссов, Меос, Аргеев, Федоров и другие. Чувствовалось, что он по-хорошему завидовал им, страстно желал бы находиться среди них, плечом к плечу с ними, своими храбрыми соотечественниками. Но это было едва ли осуществимо.