Коломяги и Комендантский аэродром. Прошлое и настоящее - [5]

В подтверждение этому можно привести историю, изложенную писателем Л.В. Успенским в книге «Записки старого петербуржца». Его друг, увлекавшийся авиацией, рассказывал, как однажды в начале 1930-х годов ему довелось в качестве пассажира совершать полет над «северо-западными пригородными полями». На обширной равнине за Комендантским полем, поросшей травой, отчетливо виднелись странные очертания. «Сверху казалось, что по влажному лугу кто-то провел титаническим рейсфедером линии своеобразного чертежа, обрисовав на земле — то ли узенькими канавками, то ли прокошенной в траве межой — огромный, в сотни метров поперечником, правильный пятиугольник».

По всей видимости, контуры пятиугольника — остатки древнего шведского укрепления. «На земле уже очень давно полностью изгладились все следы существовавших здесь сооружений, — объяснял эту загадку Л.В. Успенский, — теперь можно бродить по этим болотистым пространствам годами и не заметить ничего. Но в земле, в почве, в ее свойствах, а в связи с этим и в растительности этих мест, разница сохранилась». Именно «сокровенный рисунок, памятка прошлых веков», и бросался в глаза с воздуха, и то лишь под определенным углом зрения...

«ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО»

Коломяги невозможно представить себе без прекрасного особняка с белыми колоннами на берегу «графского пруда». Это настоящая душа Коломяг, место необычайно романтичное и поэтическое, куда хочется возвращаться снова и снова. Несмотря на все перипетии истории, этот уголок Коломяг сумел сохранить свою удивительную притягательность. И кажется, что как будто бы о коломяжском «дворянском гнезде» написал свои трогательные слова известный искусствовед начала XX века барон Николай Николаевич Врангель.

«При слове „усадьба“ нам обыкновенно рисуется белокаменный дом екатерининского или александровского времени, тенистый сад, „храмы Любви и Дружбы“, мебель карельской березы или красного дерева, — отмечал барон Врангель в начале 1910-х годов, когда стал сознавать, что старая русская усадьба буквально на глазах обреченно уходит в прошлое. — От прежних домов старосветских помещиков до сих пор веет теплым уютом и благодушием. Высокие колонные залы в два света, приветливые диванные, помещичьи кабинеты с коллекциями древнего оружия и бесконечным рядом трубок, низенькие приземистые антресоли для детей и гувернеров, тесные людские и обширные псарни — все это, жившее еще накануне, теперь кажется далеким миром какой-то совсем другой страны...»

Николай Николаевич Врангель имел в виду главным образом подмосковные имения, но его слова в равной степени относятся и к тем, что были расположены вокруг Петербурга. Русская усадьба — яркий феномен нашей национальной культуры, образ поэтичный, чувственный, умиротворяющий.

Бывший «графский дом» на Главной улице в Коломягах. Конец 2006 г. Фото автора

Коломяжское «гнездо» — характерный его пример для первой половины XIX века, а также уникальный случай уцелевшей пригородной усадьбы, оказавшейся в черте города.

Впрочем, теперь, после такого лирического отступления, обратимся к исторической летописи Коломяг. В петровские времена земли вокруг новой столицы, опустошенные войной, раздавались приближенным Петра I. В 1719 году участок, ограниченный рекой Большой Невкой (ранее именовавшейся Малой Невой), Финским заливом, речками Каменкой и Черной, был дан во временное пользование, а в 1726 году в вечное владение генерал-адмиралу А.И. Остерману. Входило в этот участок и селение Келломяки.

После вступления на престол Елизаветы Петровны А. И. Остерман оказался в опале. Его приговорили к смертной казни, замененной ссылкой на Урал — в Березов. Землю Остермана в 1746 году пожаловали канцлеру графу А.П. Бестужеву-Рюмину. Примечательно, что в указе говорилось о пожаловании не «пустопорожней земли», а «приморской мызы Каменный Нос со крестьяны... чем владел оно Остерман».

По некоторым источникам, когда-то раньше на месте деревни Коломяги находился поселок с финским населением. И Остерман, и Бестужев-Рюмин переселяли в свою мызу из принадлежавших им деревень своих крепостных. Переселенцы возводили избы, положив начало деревням Коломяги, Старой и Новой. И сегодня не без основания коломяжские старожилы связывают свое происхождение с приволжскими местами, а южную половину деревни называют «галицкой».

Как отмечал краевед П.Н. Лядов, в Коломяги попадали те, кого выслали по каким-то причинам с мест их родины и обратно не допускали. Из сохранившихся на конец 1920-х годов тринадцати крестьянских родов-фамилий наиболее крупные по численности, Барабохины, являлись выходцами из Костромской губернии; Ладыгины и Сморчковы — из Ярославской; Потаповы — из Тверской; а Каяйкины и Шишигины происходили, по всей видимости, из Карельского края. Любопытно, что даже в середине прошлого века многие представители этих старинных фамилий считали себя «истинными коломяжцами», а тех, кто обосновался в деревне волею обстоятельств или случая, считали пришлыми, чужаками, полупрезрительно называли «скобарями». «Мы — петровские!» — гордо, а порой и кичливо, утверждали потомки «исконных» коломяжских фамилий, считая, что их предки обосновались тут едва ли не с самого основания Северной столицы...