Коломна. Идеальная схема - [26]

— Знаете, как странно и жестоко обкрадывает нас любовь?

Любаша сидела на кушетке и взирала на него кроткими немного близорукими глазками. Только что ушла Рита, хлопнув дверью на прощанье. Рита требовала дать ей ключи от мастерской, чтобы приходить сюда прибираться, разумеется, по предварительной договоренности. Рита не знала, что Николай женат, даже не догадывалась, беда одна с Ритой. Дать ключи он не согласился. Мог бы согласиться, не будь жены, которая здесь сама по себе не появится ни за что в силу приобретенной тяжким трудом деликатности, не будь взбалмошной Ирины или других. Но в любом случае оставалась Люба. Как возможно оставить их, женщин, наедине, и что за глупость, давать, кому бы то ни было, ключи от крепости. Люба — это другое дело. Люба, в некотором смысле, сама часть крепости.

Рита рыдала, бросала на пол вещи — небьющиеся, с этим у нее строго, хорошую посуду не разобьет и в бреду; кричала. Николай совсем уж не мог ее выносить, давно бы расстался, если бы не жалость. Жалость базировалась на Ритиной безукоризненной заднице. За всю свою жизнь, несмотря на уникальный опыт, не ведавший предрассудков, Николаю такой задницы еще не встречалось. Крепкая, хорошей лепки, оптимального размера и с нежнейшей кожей эта задница могла бы двигать горы и брать города, не будь ее хозяйка столь наивна и упряма в желании сделать других счастливыми против воли. И вот, Рита ушла вместе со всем своим богатством, а они с Любой сидели в маленькой комнате на так и не расстеленной постели — с Ритой не дошло до этого — и пили чай. Николай пил, а Люба сидела и кивала взлохмаченной головкой.

— Ты могла бы и не подслушивать.

Николай сердился не всерьез, ему даже интересно было, как сцена выглядела со стороны. Теперь, зная о присутствии Любы, даже в светлое время суток, когда она, по ее словам, не существовала, он старался выглядеть достойно. Не топал ногами, не кричал, тем паче, визжал, сохранял лицо. Он почти приучился себя уважать и нравился сам себе вполне обоснованно.

— Я не о Рите, — с живостью возразила Люба. — Бедная женщина, как я ее понимаю. Но она скандалит с вами, и только. Это справедливо. Я о себе. Пока Самсонов был жив, все мои силы, вся душа уходили в любовь к нему. Я не перестала любить, когда его не стало. Изменилось другое. Тогда, до убийства Самсонова, мне не хватало сил на других людей. Любви не хватало.

— Не понимаю, Любаша. Ты иногда так витиевато изъясняешься, что мне не по уму.

— Как же? Слушайте, попробую так. Я любила Самсонова и сейчас его люблю. Я страдала, мучалась, точь-в-точь, как ваша Рита, но в отличие от нее не делала Самсонову сцен. Говорила с ним только ласково. А другим и в первую очередь близким грубила. На нервы мне другие люди действовали. Милостыню как-то раз не подала старухе от раздражения. Близкие, даже Катя, вызывали раздражение совсем уж глухое; глухое, потому что не желала их слышать. Чем ближе человек, тем больше раздражает, потому чаще с ним сталкиваешься. Как Рита, порой визжала на домашних. Никого не любила. А как Самсонов погиб, у меня кончились силы на саму себя. Но к другим стала терпимей, что терпимей, любить стала, понимать. Удивлялась, как могла сердиться на Катю. Ей, бедной, столько пережить довелось, не приведи Господь. А силы на себя, силы для жизни кончились. Два года промучалась. Все чахла, после ушла и сделалась несвободна. Но это еще и потому, что о Хозяине рассказала, нельзя было. Я вас о том с самого начала предупредила.

— Любаша, а что за история с убийством Самсонова? Ты так мало о себе рассказываешь. Ну, знаю, была здесь красильня твоей двоюродной сестры, ну, уехала она с двумя дочерьми и мужем в Голландию. Младшая дочь Катенька, твоя племянница не захотела, дурочка, уезжать. Темнишь ты, что-то. Красильню большевики отобрали?

— Вы всегда торопитесь с вопросами. Мы не говорили «большевики», мы называли их «красные». Красильню Катя переделала, когда от мужа ушла. Здесь-то я и жила, в нижнем этаже, почти два года. А красные восстановили мастерскую, но ненадолго. Катенька племянница не поехала с семьей, она в то время влюбилась, мне не нравился ее выбор, семье тоже. Мы боялись, что история повторится. Та же история, что у Кати большой. Но мужа Кати маленькой убили в Гражданскую. Больше она замуж не вышла.

— Все непонятнее. Катеньки твои у меня путаются. Кто от мужа ушел, у кого мужа убили. Постой, ведь это все происходило после твоей смерти. Извини.

— Я все равно осталась с семьей. Конечно, уже несвободная. Катя догадывалась о моем присутствии, но виду не показывала. Спускаясь сюда, разговаривала вслух, словно сама с собой, на самом деле, со мной общалась. Так и жила с ними, пока моя сестра Катя не уехала в семнадцатом со своим вторым мужем. Она ушла от первого, но это как раз связано с Самсоновым. А племяннице Катеньке, с которой ты знаком, после гибели мужа, он ведь тоже красным был, отдали только второй этаж. И я осталась одна. Чужие люди, жившие здесь, не считаются, я не привыкала к ним.

— А я? Тоже чужой?

— Как же, — Любаша заволновалась, — как чужой, если вы меня видите.