Колокола - [135]

— Конечно те самые! — воскликнул Глюк, уставившись в самый дальний конец зала. — Я сам это приказал!

Николай был свободен. Он растирал запястья и с удивлением смотрел на композитора.

— Вы? — задохнулся от удивления Kirchner.

— Вы? — пробормотал Николай.

— Я! — заревел Глюк в небеса и принялся за кандалы Ремуса.

Тассо же, когда на него перестали обращать внимание, ловким образом сам высвободил руки, тихо положив оковы на пол. А потом скрылся за колонной.

— Но зачем? — спросил Kirchner. — Для чего?

Глюк оторвался от работы. Мне даже показалось, что он задержал руки Ремуса в своих руках, как сделал бы любовник.

Композитор посмотрел на пономаря:

— У вас что, ушей нет? У вас нет сердца?

— Я… у меня… есть… — заикаясь, произнес Kirchner.

— Тогда, мой господин, — сказал Глюк с упреком, — когда в следующий раз зазвонит колокол, предлагаю вам прислушаться, как красота зовет вас в ночи.

XXV

И вот мы оставили город. Тассо гнал лошадей так, будто все черти из моего прошлого преследовали нас. Утренние торговцы отпрыгивали с нашего пути, а мы все неслись на запад, пока наконец не выехали на дорогу, ведущую в Зальцбург. Еще не успев добраться до Хюттельдорфа, мы столкнулись с серьезной проблемой. Дитя снова начало кричать. Пение на этот раз не помогло. Тассо велел сунуть ему в рот мизинец, и действительно, на какое-то время ребенок замолчал. Ремус знал что к чему. Младенцы должны сосать что-нибудь еще, помимо пальцев, поведал он нам и велел Тассо остановить экипаж. Мы находились в каком-то унылом месте. Таверны и лавки вдоль широкой, покрытой выбоинами дороги были вполне пристойными, но жилые дома в переулках так покоробились, будто их долго вымачивали в воде. Вставало солнце. Скоро нас должны были настигнуть Риша.

— Мы не можем останавливаться! — запротестовал я.

— Это не обсуждается, — сказал Ремус. — Запомни, те, кто гонится за нами, будут искать четырех жалких оборванцев с ребенком. Нам же нужно вести себя так, будто мы — люди богатые. И мы должны как можно быстрее спрятать ребенка. Он кричит, да еще эта спешка… Это только привлечет к нам внимание.

Ремус сунул руку в небольшую шкатулку герра Дуфта, которая по-прежнему оставалась почти полной. Вынул золотую монету, вышел из экипажа и скрылся в одном из этих мрачных переулков. Скоро младенец перестал доверять моему пальцу. Он завопил, и кричал до тех пор, пока лицо у него не стало багровым. Кричал, пока в его легких не кончился воздух. Слезы катились у него по щекам. Я беспомощно смотрел на него и боялся, что совершил чудовищную ошибку.

Потом Тассо показал пальцем в окно. По переулку устало тащился Ремус. Прямо за ним, переваливаясь с боку на бок, двигалась странная фигура с длинными руками, свисавшими почти до колен. Людоед графини Риша? Но Ремус выглядел вполне довольным, и, когда они подошли ближе, я увидел, что он ведет за собой женщину. Очень высокую, округлую во всех нужных местах, как, впрочем, и во многих ненужных. Ее щеки скрывались в складках жира, которые доходили до необъятных размеров груди, а живот свисал почти до колен.

Ремус открыл дверь, и она просунула внутрь экипажа свое квадратное лицо. Ее подбородок выглядел гораздо мужественнее, чем мой. Черные волосы росли у нее в тех местах, где они не росли у меня. Она окинула взглядом Николая, Ремуса и меня. Младенец снова завопил, лицо у него посинело, но она даже не посмотрела в его сторону. Она взвесила в руке золотой герра Дуфта и снова оглядела нас, как будто пытаясь решить, стоит ли оно того.

— И столько же через три месяца? — бросила она Ремусу через плечо.

— Снова столько же. Но пожалуйста, поторопитесь. У нас мало времени.

— Я должна забрать свои вещи.

— Все, что вам потребуется, мы купим по дороге.

При этих словах женщина хитро ухмыльнулась, и экипаж накренился под ее весом, когда она протиснулась внутрь. Она нависла надо мной. Руки у нее были красными и обветренными, как у мясника.

— Вы отец? — завопила она, перекрывая рев младенца.

— Это мальчик его умершей сестры, — поспешил дать объяснение Ремус.

— Но он будет называть меня отцом, — выпалил я.

— Пусть зовет вас хоть папой Римским, — пробормотала женщина, — не забывайте только платить мне вовремя.

Я кивнул, подтверждая, что беспокоиться не о чем: платить вовремя ей будут.

— Дайте младенца сюда. — Женщина протянула руки.

Хотя я держал его очень бережно, ребенок брыкался и размахивал руками. Женщина выхватила его у меня и подняла вверх, чтобы осмотреть. Он заплакал ей прямо в лицо.

— С виду прекрасный мальчик, — сообщила она нам. — Как вы его назвали?

В суматохе нашего побега этот вопрос как-то не пришел мне в голову. Все посмотрели на меня. Младенец тоже повернулся и заревел в мою сторону.

— Его зовут Николаем, — ответил я.

Старший Николай от радости захлопал в ладоши.

— Ну, Николай, — произнесла женщина в самое лицо младенцу, — полагаю, ты не прочь позавтракать.

Мановением руки она согнала Тассо с его места. Рессоры кареты застонали под тяжестью ее тела. А потом она поразила нас всех: ее ловкие пальцы быстро расстегнули пуговицы сорочки, за чем последовал сочный шлепок. И мы уставились на две громадные набухшие груди и на сосок толщиной в палец.