Колокола - [26]

— Что это такое? — вскричалъ сэръ Джозефъ, вскакивая съ мѣста. — Кто впустилъ этою человѣка? Вѣдь это преступникъ, только что вышедшій изъ тюрьмы. Мистеръ Фишъ, будьте столь добры

— Одну секунду, — сказалъ Фернъ, — одну секунду! Миледи, въ этотъ день Новаго Года, который является также и днемъ вашего рожденія, разрѣшите мнѣ произнести нѣсколько словъ!

Миледи не могла не сдѣлать вида, что проситъ за него и сэръ Джозефъ, съ обычнымъ ему величественнымъ видомъ, вновь опустился въ кресло.

Посѣтитель въ лохмотьяхъ, (такъ на немъ все было изношено) обвелъ взглядомъ огромное общество и смиренно поклонился.

— Благородные дворяне! — произнесъ онъ. — Вы только что пили за здоровье рабочаго! Взгляните теперь на меня!

— Я вижу передъ собою человѣка, вышедшаго изъ тюрьмы! — сказалъ Фишъ.

— Именно такъ! Человѣка, вышедшаго изъ тюрьмы, — повторилъ Фернъ, — и это ни въ первый, ни во второй, ни въ третій, ни даже въ четвертый разъ.

Послышалось замѣчаніе мистера Филера, сказанное недовольнымъ тономъ, что быть въ тюрьмѣ четыре раза, значитъ, злоупотреблять своимъ правомъ въ отношеніи другихъ лицъ средняго типа, и что онъ долженъ бы былъ стыдиться этого.

— Благородное дворянство, — повторилъ Фернъ, — взгляните на меня. Вы видите, что я дошелъ до самаго невозможнаго положенія; вы болѣе не властны сдѣлать мнѣ никакого зла, ни ухудшить моего положенія, такъ какъ то время, когда доброе отношеніе, теплое слово, могли принести мнѣ столько хорошаго, — прибавилъ онъ, ударяя себя въ грудь и качая головою, — далеко унесено вѣтромъ вмѣстѣ съ благоуханіемъ горошка и клевера. По крайней мѣрѣ, дайте мнѣ возможность сказать вамъ слово за нихъ (онъ указалъ на рабочихъ, находившихся въ залѣ), и такъ какъ вы находитесь всѣ здѣсь въ сборѣ, то выслушайте, ради нихъ, хоть разъ въ вашей жизни, настоящую правду!

— Я не думаю, чтобы здѣсь нашелся хоть одинъ человѣкъ, желающій выбрать его посредникомъ между нами и поселянами, — сказалъ сэръ Джозефъ.

— Очень вѣроятно, сэръ Джозефъ; я безъ труда готовъ повѣрить вашимъ словамъ; но это обстоятельство не только не умаляетъ значенія и правды того, что я хочу сказать, но наоборотъ, еще болѣе показываетъ необходимость выполнить мое рѣшеніе. Я прожилъ въ этомъ краѣ много лѣтъ. Отсюда вы можете видѣть мою лачугу; вонъ за тѣмъ, развалившимся заборомъ. Сотни разъ видѣлъ я, какъ прекрасныя леди рисовали се на листахъ своихъ альбомовъ: она, дѣйствительно, выходитъ очень живописною на рисункѣ, объ этомъ я слышалъ не разъ. Но, вѣдь, за то въ вашихъ рисованныхъ пейзажахъ не бываетъ дурной погоды и, очевидно, моя хижинка болѣе подходитъ для модели рисунка, чѣмъ для жилища человѣка. А, между тѣмъ, я жилъ въ ней, провелъ въ ней много лѣтъ! Но что это была за жизнь! Что за безотрадная, тяжелая жизнь! Подумайте сами, представьте себѣ, что значитъ пережить въ подобной обстановкѣ, день за днемъ, долгіе годы!

Онъ говорилъ такъ, какъ въ тотъ вечеръ, когда Тоби встрѣтилъ его. Лишь голосъ его былъ какой-то болѣе хриплый, тяжелый, временами дрожащій; но въ немъ не замѣтно было злобы и рѣдко, рѣдко измѣнялъ онъ спокойному и серьезному тону, съ которымъ онъ передавалъ всѣ эти обыденные факты своего существованія.

— Несравненно труднѣе, чѣмъ вы это думаете, благородные господа, стать честнымъ человѣкомъ, т. е. тѣмъ, что обыкновенно понимается подъ этимъ словомъ, живя въ подобной лачугѣ! Если мнѣ удалось еще остаться человѣкомъ, не обратиться въ животное, то это должно быть поставлено мнѣ въ заслугу. Я, конечно, говорю о прошломъ; теперь же, какъ я уже говорилъ, ничто не можетъ быть сдѣлано для меня. Я уже пережилъ то время, когда это было возможно!

— Я очень доволенъ, что этому человѣку удалось проникнуть сюда и высказать все это, — сказалъ сэръ Джозефъ, обводя свѣтлымъ взглядомъ окружающихъ. — Оставьте его въ покоѣ. Я вижу въ этомъ предначертаніе свыше, пославшее его сюда живымъ примѣромъ! Я надѣюсь, я вѣрю, я искренно убѣжденъ, что примѣръ этотъ окажетъ самое благотворное, самое желательное вліяніе на моихъ, собравшихся здѣсь, друзей!

— Кое-какъ я влачилъ свое существованіе, — послѣ короткаго молчанія продолжалъ Фернъ, — но съ такимъ неимовѣрнымъ трудомъ, что ни я, никто, не въ состояніи понять, какъ я не изнемогъ подъ его бременемъ. Не было случая, когда мое лицо могло бы проясниться, когда я могъ бы мечтать объ улучшеніи своей участи. Вы же, господа дворяне, вы, засѣдающіе въ различныхъ совѣтахъ, — вамъ достаточно видѣть озабоченное, измученное лицо человѣка, чтобы найти его подозрительнымъ, — «Я очень сомнѣваюсь, относительно благонадежности Ферна» — говорите вы другъ другу — «надо слѣдить за. нимъ». Я не говорю, господа, что съ вашей стороны такая осторожность странна; я лишь констатирую фактъ. И съ этой минуты, съ момента проявленія вашего недовѣрія, что бы Билль Фернъ ни дѣлалъ, что бы ни предпринималъ, что бы ни говорилъ, что бы ни думалъ — все это обращается въ оружіе противъ него же!

Ольдерманъ Кьютъ засунувъ свои большіе пальцы въ кармашки жилета и развалясь на креслѣ, съ улыбкою, прищуривъ глаза, разсматривалъ висящую на потолкѣ люстру, какъ бы желая сказать: