Колокола - [28]

Ричардъ сѣлъ, уставившись тупымъ, разсѣяннымъ взглядомъ въ полъ, улыбаясь какою то жалкою, безсмысленною улыбкою. Онъ, казался до такой степени опустившимся, до такой степени безнадежно махнувшимъ на себя рукою, до такой степени погибшимъ, что она закрыла лицо руками и отвернулась отъ него, чтобы скрыть отъ него охватившее ее отчаяніе! Вызванный изъ оцѣпенѣнія шелестомъ ея платья или другимъ незначительнымъ шумомъ, Ричардъ поднялъ голову и заговорилъ съ такимъ видомъ, будто только что вошелъ:

— Все еще за работою, Маргарита? Какъ ты, однако, трудишься. Всегда такъ поздно?

— Да, обыкновенно.

— И начинаешь рано утромъ?

— Рано утромъ.

— Такъ и она мнѣ говорила. Кромѣ того, она говорила, что ты никогда не устаешь или по крайней мѣрѣ, никогда не показывала усталости, все время пока вы жили вмѣстѣ, даже тогда, когда бывала совершенно изнурена и работою и голодомъ. Да, впрочемъ я тебѣ это говорилъ уже, въ послѣдній разъ, какъ былъ у тебя.

— Да, — отвѣтила она, — и я просила тебя никогда больше не говорить со мною объ этомъ. И вѣдь ты мнѣ тогда торжественно обѣщалъ исполнить мою просьбу, Ричардъ.

— Торжественно обѣщалъ! — возразилъ онъ съ идіотскимъ смѣхомъ и тупымъ взглядомъ, — торжественно обѣщалъ! Конечно, торжественно обѣщалъ! Но что же мнѣ дѣлать, Маргарита? — послѣ довольно продолжительнаго молчанія, какъ будто вдругъ проснувшись, проговорилъ онъ, съ внезапно охватившимъ его оживленіемъ. — Какъ поступить мнѣ? У меня силъ больше не хватаетъ. Она опять приходила ко мнѣ.

— Опять! — воскликнула Мэгъ. — Она такъ много думаетъ обо мнѣ! Она опять приходила?

— Разъ двадцать, — сказалъ Ричардъ. — Она просто преслѣдуетъ меня, Маргарита. Она ходитъ за мной по улицамъ, и все суетъ мнѣ въ руки вотъ это. Я слышу ея шаги, когда работаю (положимъ это случается не часто) и не успѣваю повернуть головы, какъ въ ушахъ моихъ раздается ея шепотъ: «Ричардъ, не оборачивайтесь; ради всего святого, передайте ей это». Она мнѣ приноситъ его на домъ, присылаетъ въ письмахъ. Приноситъ ко мнѣ на домъ; кладетъ на порогъ двери. Что могу я подѣлать? Взгляни на это!

И съ этими словами онъ показалъ Мэгъ небольшой кошелекъ, который онъ держалъ въ рукахъ, позвякивая лежащими въ немъ монетами.

— Спрячь его! — сказала Мэгъ, — спрячь его! Когда опять увидишь ее, Ричардъ, скажи ей, что я люблю ее всею душою; что никогда не засыпаю, не благословивъ ее мысленно, не помолясь за нее. Что во время моей долгой одинокой работы, я всегда думаю о ней, что и днемъ и ночью я не разлучена съ ней. Что, если завтра придетъ моя смерть, — послѣднею моею мыслью будетъ она. Но, что я не могу видѣть этихъ денегъ!

Онъ медленно отвелъ свою руку съ зажатымъ въ ней кошелькомъ и проговорилъ съ серьезностью пьяницы:

— Я говорилъ ей все это, не разъ говорилъ, и такъ ясно, какъ только возможно. Сколько разъ я относилъ этотъ кошелекъ обратно и оставлялъ его тамъ. Но когда она вь послѣдній разъ пришла ко мнѣ и стояла передо мною, лицомъ къ лицу, то что могъ я сдѣлать?

— Ты видѣлъ ее? — воскликнула Мэгъ. — Ты ее видѣлъ! О! Лиліанъ, моя дорогая дочь! Лиліанъ! Лиліанъ!

— Я ее видѣлъ, — продолжалъ Ричардъ, не отвѣчая прямо на вопросъ Мэгъ, а преслѣдуя теченіе собственныхъ мыслей. — Она стояла передо мною, вся дрожащая. — «Какъ выглядитъ она, Ричардъ?» «Говоритъ-ли она когда нибудь обо мнѣ?» «Похудѣла-ли сна?» «Кто сидитъ за столомъ, на моемъ мѣстѣ?» «Не сожгла ли она пяльцы, на которыхъ когда-то обучала меня работать, Ричардъ?» — Вотъ что она говорила мнѣ тогда, стоя передо мною, — повторилъ Ричардъ.

Мэгъ подавила рыданія, съ глазами, полными слезъ, склонилась она къ нему, боясь проронить слово.

Съ руками, опущенными на колѣни, нагнувшись впередъ и смотри на полъ, какъ будто на немъ было неясно написано все то, что онъ говорилъ, Ричардъ продолжалъ свой разсказъ:

— Она говоритъ:- «Ричардъ, я очень низко пала, и тебѣ легко понять, какъ я страдала, когда мнѣ возвращали этотъ кошелекъ обратно, послѣ того, какъ я сама рѣшилась принести его къ тебѣ. Но ты ее любилъ, когда-то, даже нѣжно, если я не ошибаюсь. Васъ всячески старались разъединить; опасенія, ревность, сомнѣнія, оскорбленное самолюбіе отдалили тебя отъ нее; но ты все таки продолжалъ любить ее, если память мнѣ не измѣняетъ». И это правда, — прервалъ онъ самъ себя, — это такъ было всегда! — «О, Ричардъ, если ты ее когда-нибудь любилъ, если ты сохранилъ воспоминаніе о томъ, что было, и потеряно теперь навсегда, то отнеси это еще разъ къ ней! Попробуй еще одинъ разъ! Скажи ей, какъ я просила тебя и умоляла! Скажи ей, какъ искренно прижималась я къ твоему плечу, гдѣ должна бы была находиться ея голова, еслибы она стала твоею женою; скажи ей, какъ я унижалась передъ тобою, Ричардъ. Скажи ей, что ты смотрѣлъ мнѣ въ лицо и что вся красота его, которой она когда-то такъ любовалась, безслѣдно исчезла и что ее замѣнили похудѣвшія, поблекшія, блѣдныя щеки, видъ которыхъ заставилъ бы ее рыдать. Передай ей все это и попробуй еще разъ отдать ей этотъ кошелекъ. Сердце ея не рѣшится вновь вернуть мнѣ его!»

Онъ сидѣлъ, какъ въ бреду повторяя послѣднія слова; вдругъ онъ встрепенулся и всталъ, сказавъ: