Колокола - [25]

— Мой милый ольдерманъ Кьютъ, — сказалъ мистеръ Фишъ, — отойдите еще немножко. Случилось нѣчто ужасное! Я только что получилъ это извѣстіе. Мнѣ кажется, что не слѣдовало бы сообщать объ этомъ сэру Джозефу до окончанія празднества. Вы близко знаете сэра Джозефа и не откажете мнѣ въ совѣтѣ. Самая печальная, самая ужасная новость!

— Фишъ, — отвѣчалъ ольдерманъ, — Фишъ, мой добрый другъ! Въ чемъ дѣло? Никакой революціи, я надѣюсь? Ни…. ни поползновенія посягнуть на авторитетъ мировыхъ судей?

— Дидль, банкиръ, — говорилъ секретарь прерывающимся голосомъ, — фирма братья Дидль…. который долженъ былъ быть здѣсь сегодня…. одинъ изъ крупнѣйшихъ пайщиковъ общества ювелировъ….

— Пріостановилъ платежи? — воскликнулъ ольдерманъ. — Быть не можетъ!?

— Застрѣлился!

— Боже!

— Пустилъ себѣ въ ротъ двѣ пули, сидя въ своей конторѣ,- продолжалъ мистеръ Фишъ — и убилъ себя наповалъ! Причины, побудившія на самоубійство не выяснены. Царское состояніе!

— Состояніе! — воскликнулъ ольдерманъ, — скажите человѣкъ самой благородной репутаціи! Застрѣлился, мистеръ Фишъ! Своею собственною рукою!

— Сегодня утромъ, — прибавилъ Фишъ.

— О, его мозгъ! Его мозгъ! — вскричалъ благочестивый ольдерманъ, вздымая руки къ небу — о! нервы, нервы! Загадочная машина, называемая человѣкомъ! Какъ немного надо, чтобы нарушить ея механизмъ! Бѣдныя, жалкія мы существа! Быть можетъ послѣдствія какого-нибудь обѣда, мистеръ Фишъ; быть можетъ подъ вліяніемъ поведенія сына, который, я слышалъ, велъ очень бурную жизнь, раздавая направо и налѣво векселя на огромныя суммы… Такая почтенная личность! Одинъ изъ наиболѣе почтенныхъ людей, которыхъ мнѣ только случалось видѣть! Какой грустный фактъ, мистеръ Фишъ! Общественное бѣдствіе! Я считаю долгомъ облечься въ самый глубокій трауръ. Столь уважаемый всѣми человѣкъ! Но вѣдь надъ нами Всемогущій Богъ, мистеръ Фишъ, и мы должны покориться его волѣ, мы должны покориться ей, мистеръ Фишъ:

Что-же это значитъ, ольдерменъ? Вы ни словомъ не упоминаете о своемъ рѣшеніи упразднить самоубійство? Вспомните-же наконецъ, достойный мировой судья, о проповѣдуемыхъ вами высоко нравственныхъ принципахъ, чѣмъ вы, когда то, такъ гордились. Ну-же, одьдерманъ, беритесь вновь за излюбленные вами вѣсы и положите въ эту пустую чашу ежедневное голоданіе и, изсушенные голодомъ и нуждою, материнскіе сосцы — эти природные источники питанія, ставшіе нечувствительными къ крикамъ отчаянія своего голоднаго ребенка, предъявляющаго свое право на жизнь. Взвѣсьте за и противъ, вы новоявленный пророкъ Даніилъ, сравняйте вѣсы Ѳемиды! Взвѣсьте ваши два самоубійства на глазахъ тысячи страждущихъ существъ, являющихся внимательными зрителями вашего гнуснаго лицемѣрія и обмана! Или представьте себѣ, что въ одинъ прекрасный день, въ минуту заблужденія, лишившись разсудка, вы также посягнете на свою жизнь, чтобы убѣдить своихъ друзей (если у васъ таковые есть) не смѣшивать, не сравнивать безуміе, охватившее человѣка, обладающаго всѣми благами жизни, съ горячкою, охватившею безразсудную голову, разбитую отчаяніемъ и озлобленіемъ душу? Что скажете вы на это, ольдерманъ!

Тоби такъ отчетливо слышалъ въ самомъ себѣ эти слова, какъ будто какой-то внутренній голосъ ихъ дѣйствительно произнесъ. Ольдерманъ Кьютъ обѣщалъ мистеру Фишу свое содѣйствіе для сообщенія печальнаго происшествія сэру Джозефу въ концѣ торжества. Потомъ, разставаясь съ своимъ другомъ, ольдерманъ крѣпко пожалъ ему руку въ порывѣ охватившей его горечи.

— Самый уважаемый изъ людей! — сказалъ онъ еще разъ, выразивъ при этомъ полнѣйшее недоумѣніе, (представьте себѣ, самъ ольдерманъ Кьютъ недоумѣвалъ), какъ небо рѣшалось посылать подобныя страданія на землю.

— Еслибы не вѣрить въ обратное, — прибавилъ ольдерманъ, — то могло бы явиться предположеніе, при видѣ подобныхъ встрясокъ нашей системы, что онѣ грозятъ нарушеніемъ общественнаго экономическаго строя! Братья Дидль!

Игра въ кегли имѣла огромнѣйшій успѣхъ. Мистеръ Джозефъ валилъ одну кеглю за друюю съ поразительною ловкостью; его сынъ не отставалъ отъ него, лишь съ тою разницею, что каталъ шары на болѣе близкомъ разстояніи. И всѣ считали долгомъ утверждать, что теперь, разъ самъ баронетъ и сынъ баронета играли въ кегли, весь округъ несомнѣнно начнетъ процвѣтать въ самомъ непродолжительномъ времени. Въ назначенный часъ былъ сервированъ обѣдъ и Тоби невольно послѣдовалъ за толпою въ большую залу, толкаемый какимъ-то внутреннимъ влеченіемъ, которому не былъ въ силахъ противостоять. Красивыя, нарядныя женщины, веселые, оживленные, довольные гости, представляли удивительно изящное зрѣлище. Когда же открыли двери для пропуска поселянъ, одѣтыхъ въ свои живописные, мѣстные костюмы, толпою входившихъ въ залу, то красота картины достигла высшей степени! Но всѣ эти впечатлѣнія не мѣшали Тоби съ тоскою шептать:

— Гдѣ же Ричардъ? Онъ бы помогъ мнѣ утѣшить ее! Неужели же я такъ и не увижу его?

Было произнесено нѣсколько рѣчей; предложили выпить за здоровье леди Боули; сэръ Джозефъ отвѣчалъ благодарностью и огромной рѣчью, въ которой онъ до поразительности ясно доказывалъ, что онъ другъ и отецъ бѣдныхъ. Потомъ онъ выпилъ за благоденствіе и здоровье своихъ дѣтей и друзей, за достоинство труда и т. д. и т. д. Вдругъ неожиданное смятеніе, происшедшее въ залѣ, привлекло вниманіе Тоби. Послѣ нѣкотораго безпорядка, шума и сопротивленія, сквозь толпу протискался впередъ человѣкъ. Это не былъ Ричардъ, нѣтъ, но это былъ человѣкъ, о которомъ Тоби также часто и много думалъ и котораго онъ уже нѣсколько разъ старался найти глазами. Въ мѣстѣ, менѣе ярко освѣщенномъ, онъ бы еще могъ, быть можетъ, сомнѣваться, что этотъ истощенный, состарившійся, сгорбленный, съ посѣдѣвшими волосами человѣкъ, былъ никто иной, какъ Виллъ Фернъ; но здѣсь, при свѣтѣ люстръ, падавшемъ на эту всклокоченную, типичную голову, сомнѣнію не было мѣста.