Колодец. Ночь без луны - [26]

— Мама тоже так сказала, когда я утопил ключ от погреба. А бабушка заворчала: «Вот увидишь, Лаура, скоро он нас обеих в гроб вгонит!» — добавил Марис вроде бы даже с некоторой гордостью.

В ожидании бабушки они сидели перед домом, мальчик беззаботно болтал ногами. Подошел Тобик, приласкался к Марису и застенчиво обнюхал Рудольфа. Тот наклонился и погладил собачонку, она повиляла хвостом.

— Дурной еще! — пренебрежительно сказал Марис. — Ты не хочешь красной смородины, доктор?

— Меня зовут Рудольф. Можешь меня так называть.

— Можно… — согласился мальчик и, подумав, добавил: — В Пличах была собака Рудик. Только ее застрелили. По сукам шлялась.

Рудольф не мог сдержать усмешки.

— Ну, хочешь ягод? — еще раз предложил Марис.

— Знаешь, я лучше наведаюсь к Зайге.

— Мама сказала, что мне туда нельзя.

— А то заболеешь и ты.

— Да ну, так уж и заболею, — отвечал Марис, однако навязываться не стал. Как видно, он был дипломат: зачем ломиться силой, если можно потом, когда никто не видит, торчать там сколько душе угодно…

Зайга не спала, она полусидела-полулежала на двух подушках и вертела в руках что-то крохотное. Что именно, Рудольф не успел заметить: когда он вошел, она живо сунула это «что-то» в щель между диваном и стеной, и оно упало па пол.

— Здравствуй!

Зайга отозвалась беззвучно:

— …ствуй…

— Как ты себя чувствуешь сегодня? Я вижу — лучше.

Никакого ответа.

Заметив на тумбочке градусник, Рудольф хотел его посмотреть, но термометр уже стряхнули.

— Померим?

Никакого ответа.

Рудольф поставил градусник Зайге под мышку и сел на стул рядом с диваном, наверное, на тот самый, который ему пододвинули ночью. Тут он заметил норку в противоположном углу, возле нее был положен светлый кусочек — Рудольф пригляделся — белого хлеба. Кто же еще, понятно — Зайга сама вставала и бегала через комнату — ясное дело, босиком — положить эту крошку вместо предательски съеденного кусочка сыра.

— Это для мышки, да?

— Угу, — отозвалась Зайга, и ее щеки чуть порозовели.

— Что же, она приходит?

— Угу… Иногда одна приходит, а иногда две.

— Ты видела?

— Угу. Они выползают, когда гасишь лампу. Впотьмах. Лампы боятся, а луны нет. Когда луна светит, можно посмотреть. Поедят и потом танцуют.

— Танцуют?

— Угу, — порывисто подтвердила Зайга. — Танцуют и попискивают тонко-тонко.

Он не понял, то ли это плод ее воображения, то ли так было на самом деле. Танцующие мыши… Как в оперетте или как эстрадный ансамбль. А почему бы и нет? Почему это невозможно? Не потому ли, что до сих пор ему приходилось видеть только мышей, спасающих бегством свою серую шкуру? Может быть, это их брачный танец?..

— Я никогда не видел, как танцуют мыши, — признался Рудольф.

— Да?

— А что они едят?

— Они любят сыр, сало и очень-очень — подсолнухи, — охотно сообщила Зайга. — Зернышки вылущат и съедят, а шелуха остается,

— Правда? — переспросил Рудольф, удивляясь и мышам, и этой странной девочке, из которой до сих пор нельзя было слова вытянуть и которая вдруг разговорилась. Он подумал, что ребята чувствуют себя непринужденней без родных, присутствие которых их как-то сковывает. — Ну хорошо, давай вынем термометр. Наверное, хватит держать. Тридцать семь и два — прекрасно. Теперь посмотрим горлышко. Где у вас лежат чайные ложки?

— На кухне.

Он пошел на кухню. Марис, судорожно прижимая к груди каравай черного хлеба, отпиливал косарем толстый кривой ломоть.

— Ты что, с ума сошел? — испуганно вскрикнул Рудольф. — Порежешься!

— Да ну! — невозмутимо ответил мальчик, не прекращая пилить до тех пор, пока ломоть не отвалился и не шлепнулся на пол. Мальчик поднял хлеб, обдул соринки и стал намазывать маслом.

— Так ты когда-нибудь оттяпаешь себя голову, — припугнул его Рудольф. — Хотел бы я посмотреть, как ты будешь выглядеть без головы.

По смешинкам в глазах мальчика Рудольф понял, что добился как раз обратного эффекта (Марис не без интереса обдумывал и представлял себе такой случай!), и решил: «Педагог из меня, наверное, никудышный!»

— Где чайные ложки?

— Здесь. — Держа в одной руке подкову хлеба с маслом, Марис другой рукой потарахтел по выдвижному ящику, спросил:

— Тебе гладкую или в клеточку?

Не представляя себе, что значит «в клеточку», Рудольф на всякий случай выбрал гладкую. Немного погодя, когда он вернулся, Марис уже намазывал новый кусок. Ясное дело, опять резал!

— Если ты много есть будешь, растолстеешь, — сказал Рудольф.

— Как ты? — деловито поинтересовался Марис, вкусно вонзая зубы в хлебную мякоть.

Рудольф усмехнулся.

«Один — ноль, в его пользу!»

— Ну, что мы будем с твоей ногой делать? Бабушки все нет.

— Белье вешает. На, откуси! — вдруг угостил Марис, возможно предположив, что в Рудольфе говорит зависть, и поднес ломоть к его рту. Когда Рудольф забавы ради действительно откусил, сам собой раскрылся рот и у мальчика: — Вкусно?

— Ага.

В сенях раздались шаги, стук, и Марис заговорщицки шепнул:

— Бабушке не скажешь?

«Значит, это была взятка за молчание!» — догадался Рудольф.

Вошла Альвина.

— Слышу, будто разговор в кухне! — сказала она. — Батюшки, думаю, не девчонка ли с постели вскочила. Лауры-то еще не видать. А это доктор пожаловал!

Сегодня она его уже не называла профессором; подошла и, обтерев о платье чистую, добела вымокшую в озере, прохладную руку, вложила в его ладонь как неживой предмет, без пожатия.