Колода без туза - [18]

— Мы ни о чем вас не собираемся спрашивать, — покачал головой Важин. — С нас довольно и того, что для красных вы — Дроздов.

Овчинников, просветлев лицом, поднялся на ноги, взял со спинки стула френч, надел его, застегнулся, сухо спросил:

— Что от меня требуется?

— Это вам скажет тот, кто отдает приказы, — Важин вытянул из кармана галифе разряженный браунинг и обойму к нему, передал то и другое Овчинникову. — Я эти приказы только выполняю, господин капитан. И докладываю об исполнении.

Важин подошел к подоконнику, по-хозяйски погасил примус, снял с него кофейник с давно закипевшим кофе, разлил кофе в чашки. Одну чашку, словно закрепляя новые отношения, протянул Овчинникову. Тот взял, кивком поблагодарил. Важин утвердил в растопыренных коротких пальцах блюдце, налил в него кофе и стал шумно прихлебывать. Наблюдавший за ним с откровенным отвращением Овчинников презрительно усмехнулся:

— Еще одно потрясение: кофе лакают с блюдца.

Важин от неожиданности поперхнулся:

— Разве нельзя?

— Можно. — Овчинников поморщился и небрежно махнул рукой. — Вам, Важин, все можно… Когда я встречусь с главным?

— Сегодня вечером. — Важин допил кофе, отставил блюдце. — Слушайте внимательно и запоминайте…

Горели свечи на трюмо в гримуборной. Шумела за окнами осенняя непогода. Овчинников наблюдал, как Алмазов, стоя на коленях, с «театральным» подвыванием взывал к Нине:

— Любовь бывает только одна! Жизнь без вас лишена для меня смысла! — Он сделал вид, будто выхватывает пистолет. — Прощайте!

Нина кинулась к Алмазову:

— Сейчас же перестаньте! Что за глупая шутка!

Но Алмазов уже приставил к виску согнутый указательный палец правой руки, крикнул «бом!» и грузно повалился к ногам Нины. Неподвижная Нина скорбно стояла над ним. Алмазов попытался встать, но схватился за поясницу, застонал.

— Радикулит проклятый, — пробормотал он смущенно.

Нина и Овчинников кинулись к Алмазову и, бережно подхватив его под руки, помогли подняться. Алмазов перевел дух, спросил Овчинникова:

— Сможете?

— Попытаюсь, — скромно ответил Овчинников, опустился перед Ниной на колени и, старательно копируя Алмазова, с тем же завыванием произнес: — Любовь бывает только одна! Жизнь без вас лишена для меня смысла!

— Прощайте, — подсказал Алмазов.

— Что? — не понял Овчинников.

— Ну, «прощайте» он еще говорит, — объяснил Алмазов.

— Хорошо, прощайте, — равнодушно согласился Овчинников и встал с коленей. — Только падать я пока не буду. Извините.

— Падайте, не падайте… — Алмазов махнул рукой и вздохнул.

— Моцарта вы играете лучше, — Нина рассмеялась.

— Ладно, сойдет, — великодушно объявил Алмазов. — Главное — спектакль спасен. А текст — еще пара репетиций, и все будет в ажуре. Благодарю вас. Свободны.

Руководитель драмкружка кивнул на прощанье Овчинникову, поцеловал руку Нине. Овчинников подал ей пальто, надел шинель и буденовку, распахнул перед женщиной дверь гримуборной.

Нина и Овчинников спустились по лестнице в вестибюль и вышли из теплого клуба в промозглую уличную мглу.

— Брр… — поежилась женщина и взяла спутника под руку. — Прямо жить не хочется в такую погоду.

Проводив Нину, Овчинников направился в тюрьму. Ему предстояло выяснить у Важина, получил ли тот подтверждение относительно вечерней встречи с главным. Овчинников вошел в канцелярию в тот момент, когда на стене залился жалобной трелью телефон. Начальник тюрьмы взял трубку.

— Важин, — произнес он в микрофон и после паузы зачастил: — Не беспокойтесь, товарищ Камчатов, непременно всех осмотрим, обязательно найдем, если он здесь! Бывайте здоровы.

Важин повесил трубку и с ухмылкой сказал Овчинникову:

— Ишь, неугомонный, вынь да положь ему Овчинникова.

Овчинников, не принимая игривого тона Важина, сухо спросил:

— Как вечером? Ничего не изменилось?

— Все как условились. — Важин сразу стал серьезным. — Идите отдыхайте, господин капитан. Боюсь, спать вам этой ночью не придется.

Через два часа Овчинников неторопливо спустился по скрипучей гостиничной лестнице в полутемный вестибюль. За высокой стойкой в свете тусклой керосиновой лампы уютно чаевничал старичок портье с мохнатой бородавкой на вислом сизом носу. Овчинников кивнул старичку, положил на стойку ключ от номера. Портье широко зевнул и повесил ключ на доску позади себя. Внезапно вестибюль ярко осветился: зажглась под потолком пыльная хрустальная люстра.

— Выходит, товарищи не только рушить умеют, — удивленно сказал портье. — И чинить вроде обучились.

— Обучились, обучились, — строго проговорил Овчинников. — Чем ехидничать, лучше бы люстру вон протерли.

Портье с опаской посмотрел на Овчинникова и стал искать под конторкой тряпку. Неожиданно Овчинников широко улыбнулся старику, заговорщически подмигнул, чем привел портье в полное замешательство, и вышел на улицу. Было сыро, холодно, темно. Овчинников глянул на часы, в задумчивости остановился у края тротуара. За его спиной два электрических фонаря освещали облезлую вывеску «Отель «Версаль». Подкатила пролетка. Извозчик выжидательно смотрел на Овчинникова. Тот, продолжая о чем-то размышлять, машинально достал папиросу, трижды стукнул ее мундштуком о крышку портсигара. Извозчик по-прежнему пристально наблюдал. Овчинников задумчиво сунул папиросу в рот, но тут же опомнился, глухо чертыхнулся и с отвращением швырнул ее в лужу.