Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е - [16]
— Постой! А с тобой рядом сидел какой-то парень! Я еще тогда подумал, что вы близки.
— Парень? — Она подняла брови, вспоминая, был ли с ней кто-нибудь.
— И именно поэтому мне было неудобно смотреть на тебя. А так и подмывало. Взгляну и отвернусь — представляешь? Хорош я был!
— А я следила за тобой.
— Серьезно?
— И даже было обидно — все смотрели, а ты нет…
— Вот черт! Что, так уж и не смотрел? — И засмеялся. — Да, представляю, как ты нарочно придавала ногам красивые положения, чтоб доконать меня. Ах, женщины-женщины, у вас и ноги — аргумент в споре!
Он вспомнил, как она нагнулась тогда, придерживая рукой длинные прямые волосы, и прикурила от свечи. Смотрел и не узнавал.
— А знаешь, — он оглядел ее голову, — с короткими волосами ты лучше. Ты нашла свой силуэт. Удивительно, что может сделать прическа!
— Вы очень любезны, сэр, — сказала она. И пожалела, что с длинными волосами не так ему понравилась, но знала — теперь она действительно лучше. Но все равно она была довольна — все-таки запомнил не только ее ноги и ее длинные волосы, но и того, кто с ней был рядом. Тогда она действительно была не одна.
А он все шутил, забавлялся, и в нем все пело — еще бы, ведь она шла рядом! И обычный осенний день казался ему ослепительным — ведь она рядом, и это была их не вторая, как оказалось, а третья встреча, и парк был изумителен. А он очень любил этот парк.
Они свернули с дорожки и, шурша листьями, пошли вниз по траве к ручью. У ручья увидели художника и тихо спустились к нему.
Старенький художник в плащике и кепочке сидел на складном стульчике у самой воды и сосредоточенно работал маленькими кистями в этюднике. Они помолчали над ним. Художник сердито оглянулся, как бы говоря: «Шляются тут…»
Но он молча, благоговейно и торжественно поклонился художнику. И не потому, что художник был большим мастером — этюд не получался, этюд был плохонький, самодеятельный, — но его всегда охватывала радость при виде увлеченно работающего человека. И он даже в этот свой редкий свободный день позавидовал озабоченному художнику, у которого явно что-то не клеилось, но который работал.
Они постояли, притихшие, над маленькой неторопливой кистью и молча пошли дальше; и у нее и у него появилось ощущение, будто рядом идет кто-то третий, старенький, грустный и тоже влюбленный, но понимающий, что его любовь — безответна.
Листья шуршали под ногами, лежали на ветках кустарника и плыли мимо в ручье, огибая камни.
И она сказала:
— Ты видел, как художник взглянул, словно что-то спрятал на лице?
— Спрятал свои чувства, — задумчиво ответил он. — Когда человек любит, а ему не отвечают взаимностью, ему всегда трудно сознаваться в этом перед счастливыми людьми. Он далеко прячет свой дневник. Этот старик любит искусство, но оно… сама видела… А несчастливая любовь не любит любопытных. И хуже всего вот такое любопытство праздношатающихся, когда сам работаешь. Знаю по себе. — Он вздохнул. — А если бы у него все получалось — что ты! Пожалуйста, смотри! Он был бы счастливейшим малым. Но этот скромный живописец честен. Ах, если бы все выносили на свет только то, чем сами довольны, — в мире не было бы лжи.
— Что, не было бы плохих зубных щеток? — улыбнулась она.
— Да, многого не было бы, если быть честным. Давай посидим немного. — И повалился на траву.
— Ты же хотел отвести меня к заливу. Я хочу посмотреть на залив с волнореза.
— Я потом покажу тебе залив с волнореза, а пока посидим. Помни, я твой экскурсовод и сладкое оставляю на потом. У нас еще есть время, — он взглянул на часы, — мы сходим и в рыбацкий поселок, он тут рядом, за парком, и на волнорезе постоишь, и над водопадом — плотина там, у шоссе. Все успеем! Я очень люблю этот парк.
Он снова закурил. Никогда она еще не доверяла так ни одному экскурсоводу и опустилась рядом, села, вытянула ноги и натянула на колени полы пальто. Он лежал на спине, курил и смотрел в небо.
Серые облака двигались над головой. «Полки идут, как облака!..» — подумал он и закрыл глаза. Тревожные облака все так же шли и под веками. Он увидел белый потолок больничной палаты и вновь почувствовал слабость. Открыв глаза, вздрогнул. Она смотрела в упор и сразу отвернулась. Серые облака шли все так же и неизвестно куда.
«Кто же так лежал? — подумала она и вспомнила: — облака… полки», и тоже посмотрела на небо. «Нет, там были высокие, спокойные, а эти идут, идут…»
Парк был очень тих.
Глядя на нее, он подумал: «Есть какое-то очарование, когда видишь, как в маленькой девочке просыпается взрослая женщина, и наоборот, когда в женщине остается именно эта детскость, непосредственность ребенка. Но чего больше в ней? Пожалуй, в ней есть и то и другое и еще что-то сильное, пружинное, неведомое мне в других».
— Представляешь, девочка играет в куклы, но вот прибежали мальчишки, и она становится строгой, покрикивает на них и повелевает вздернутым носиком.
— Да, хорошо, — сказала она. — Но мне всегда жаль тех женщин, в которых много ребенка. Они обаятельны, пока молоды, а с годами это проходит. Обычно — это безвольные натуры. Представь, сорокалетняя дама все играет в «семнадцать лет».
«Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь», — написал автор в 1960 году, а в 1996 году осознал, что эта книга уже написана, и она сложилась в «Империю в четырех измерениях». Каждое «измерение» — самостоятельная книга, но вместе они — цепь из двенадцати звеньев (по три текста в каждом томе). Связаны они не только автором, но временем и местом: «Первое измерение» это 1960-е годы, «Второе» — 1970-е, «Третье» — 1980-е, «Четвертое» — 1990-е.Первое измерение — «Аптекарский остров» дань малой родине писателя, Аптекарскому острову в Петербурге, именно отсюда он отсчитывает свои первые воспоминания, от первой блокадной зимы.«Аптекарский остров» — это одноименный цикл рассказов; «Дачная местность (Дубль)» — сложное целое: текст и рефлексия по поводу его написания; роман «Улетающий Монахов», герой которого проходит всю «эпопею мужских сезонов» — от мальчика до мужа.
Роман «Пушкинский дом» критики называют «эпохальной книгой», классикой русской литературы XX века. Законченный в 1971-м, он впервые увидел свет лишь в 1978-м — да и то не на родине писателя, а в США.А к российскому читателю впервые пришел только в 1989 году. И сразу стал культовой книгой целого поколения.
В «Нулевой том» вошли ранние, первые произведения Андрея Битова: повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства», рассказы (от коротких, времен Литературного объединения Ленинградского горного института, что посещал автор, до первого самостоятельного сборника), первый роман «Он – это я» и первые стихи.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новый роман Андрея Битова состоит из нескольких глав, каждая из которых может быть прочитана как отдельное произведение. Эти тексты написал неизвестный иностранный автор Э. Тайрд-Боффин о еще менее известном авторе Урбино Ваноски, а Битов, воспроизводя по памяти давно потерянную книгу, просто «перевел ее как переводную картинку».Сам Битов считает: «Читатель волен отдать предпочтение тому или иному рассказу, но если он осилит все подряд и расслышит эхо, распространяющееся от предыдущему к следующему и от каждого к каждому, то он обнаружит и источник его, то есть прочтет и сам роман, а не набор историй».
В книгу включены повести разных лет, связанные размышлениями о роли человека в круге бытия, о постижении смысла жизни, творчества, самого себя.
В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».
Последняя книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)». Произведения, составляющие сборник, были написаны и напечатаны в сам- и тамиздате еще до перестройки, упреждая поток разоблачительной публицистики конца 1980-х. Их герои воспринимают проблемы бытия не сквозь призму идеологических предписаний, а в достоверности личного эмоционального опыта.Автор концепции издания — Б. И. Иванов.
Первая книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)», посвященных 1960–1980-м годам XX века. В нее вошли как опубликованные, так и не публиковавшиеся, ранее произведения авторов, принадлежащих к так называемой «второй культуре». Их герои — идеалисты без иллюзий. Честь и достоинство они обретали в своей собственной, отдельно от советского государства взятой жизни.