Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е - [19]
Наганов дважды глубоко вздохнул, сделал резкий выдох и сказал решительно, но негромко:
— Пошли!
Поднялись на второй этаж. В дверь не звонили: ключ был заранее подобран с помощью дворничихи Нюры Тульской. Осторожно, чуть скрипнув дверью, вошли в квартиру.
— В эту, — шепотом сказал Наганов, указывая на обшарпанную серую дверь (майору не один раз случалось побывать у Клавы Белой).
Вошли на цыпочках: ключ от комнаты также имелся в уголовном розыске благодаря настойчивости самого майора.
Преступник и его сожительница спали на одной подушке, явно пьяные. Аристотель был черен, худ, носат. Он довольно посапывал в щеку Клавы Белой.
Майор и старшины приблизились вплотную.
— Кто?
Аристотель, испуганно-хищный, вскочил молниеносно. Тотчас же кинулся к штанам, но ему не дали. Жилистый Узелков вцепился в Аристотелевы кисти. Навалился, засопев, дюжий Могучий. Старшины повалили Аристотеля на кровать.
Наганов выхватил веревку из кармана плаща.
— Р-руки!
Аристотель отчаянно крутился в жилистых и крепких объятиях старшин.
— Есть!
Майор привычно-ловко накинул петлю на запястья Аристотеля, тотчас ее затянул. И крикнул:
— Не рыпайся! Вставай!
Могучий мощным рывком поднял преступника с кровати:
— Па-адъем!
И старшины, и майор, и Аристотель тяжело дышали от волнения и борьбы. Только Клава Белая была спокойна: даже не встав с кровати, лишь отодвинувшись к стене, она хладнокровно и цинично смотрела на происходящее. Аресты в ее комнате, да и в самой постели, случались не один раз.
Старшины, не сводя глаз с преступника, краешком глаза косились и на сожительницу: одеяло плохо прикрывало прелести Клавы Белой. Мимолетные взгляды в сторону распутницы бросал и майор.
Наконец, сообразив, что нельзя больше медлить, Наганов приказал, перехватив взгляд Узелкова в сторону Клавы Белой:
— Пошли вниз!
Аристотель стал упираться, оказывая явное сопротивление старшинам.
— Не дури, слышишь? — хладнокровно сказал майор и бросил взгляд на Клаву Белую.
— А ты меня не тычь! — свирепо огрызнулся Аристотель. И, воспользовавшись тем, что майор смотрел на Клаву Белую, изо всех сил хватил Наганова ногою в пах.
— Уйй!.. Уйййййй!!!.. Больно, как больно… Ййй… какая боль внезапно… Мерзавец, бандит… Оййй…
В глазах зеленело, мертвело, туманилось. Согнувшись в три погибели, Наганов закачался по комнате.
Снова выдавил:
— Уййй!
Потом замолчал, держась обеими руками за ушибленное место.
Постепенно боль проходила… Отпускала… Оттаивала… Стихала… Наконец майор отнял руки от ушиба, выпрямился и смело взглянул Аристотелю в глаза:
— Сволочь!
Майору хотелось выхватить пистолет и стрелять. Стрелять, стрелять, продырявить эту наглую, преступную греческую рожу, изрешетить ее до мелких дырочек. Стрелять в лицо, в живот, в пах, в ноги, упавшего топтать, прыгать по нему, бить ногами. Сосредоточенно, долго, азартно, больно.
Лишь огромным усилием воли Наганов подавил это желание. Только сказал:
— Пойдем! — и добавил жестко, по-деловому:
— Будем судить по закону. С-сволочь!
Но заметив, что Могучий уже занес литой кулак над головою Аристотеля, майор сказал помягче:
— Не сейчас, старшина… Привезем, тогда уж разберемся… Аристотель был арестован.
— Ну, как?
— Продолжает запираться, товарищ майор. Все время твердит, сколько ни бьемся: «Не Аристотель я! Не Аристотель!»
Лейтенант Егоров преданно глядел в глаза майора. Наганов, затянувшись «Беломором», произнес задумчиво:
— Хорошо, лейтенант. Можете идти, отдохните. Я займусь им сам.
— Слушаюсь! — четко ответил Егоров и ушел.
Майор еще раз затянулся папиросою… Последняя, третья (дал слово жене Шуре, что не больше трех штук за день). Потом вызвал старшину Узелкова:
— Приведите арестованного!
Через две минуты Аристотель уже стоял перед майором. Понурив голову, заросший, черный, он озлобленно и хмуро бросал затравленный взгляд на гладко выбритого майора в погонах.
Наганов затянулся «Беломором» в последний раз, с сожалением погасил папиросу и затем перевел пристальный взор на преступника:
— Что, Аристотель? Не колешься?
Аристотель молчал. Наганов, усмехнувшись, сказал ласково:
— Заговоришь, заговоришь, голубчик, — и вызвал старшину Могучего.
— Согласно вашему приказанию прибыл! — отрапортовал Могучий и внушительно посмотрел на преступника.
— Колись, Аристотель! — все так же ласково сказал майор. — Уж лучше сам колись, не то расколем.
Аристотель посмотрел на пудовые кулаки Могучего, на его мощную фигуру. Потом перевел взгляд на прокуренного, жилистого старшину Узелкова… Посмотрел в ясные глаза ладного, широкоплечего, тренированного майора… Вспомнил свой предательский удар в пах при аресте… И сдавленно произнес:
— Виноват, начальник… Бежал с-под следствия.
— Ты не крути, — сказал в ответ майор, сменив ласку на сталь. — Не крути, Аристотель. Семенова ты убивал?
— Какого Семенова? Не знаю я Семенова, гражданин начальник. Не убивал я его. И не видел даже!
— Ах, Аристотель, Аристотель… А ведь колоться обещал… Нехорошо, братец, выходит… Ну, а Сидорук тебе знаком?
— Какой Сидорук? Какой там Сидорук? — заорал Аристотель во весь голос. — Не знаю я Сидорука! Не знаю я Семенова! Никого не знаю! Никого!
«Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь», — написал автор в 1960 году, а в 1996 году осознал, что эта книга уже написана, и она сложилась в «Империю в четырех измерениях». Каждое «измерение» — самостоятельная книга, но вместе они — цепь из двенадцати звеньев (по три текста в каждом томе). Связаны они не только автором, но временем и местом: «Первое измерение» это 1960-е годы, «Второе» — 1970-е, «Третье» — 1980-е, «Четвертое» — 1990-е.Первое измерение — «Аптекарский остров» дань малой родине писателя, Аптекарскому острову в Петербурге, именно отсюда он отсчитывает свои первые воспоминания, от первой блокадной зимы.«Аптекарский остров» — это одноименный цикл рассказов; «Дачная местность (Дубль)» — сложное целое: текст и рефлексия по поводу его написания; роман «Улетающий Монахов», герой которого проходит всю «эпопею мужских сезонов» — от мальчика до мужа.
Роман «Пушкинский дом» критики называют «эпохальной книгой», классикой русской литературы XX века. Законченный в 1971-м, он впервые увидел свет лишь в 1978-м — да и то не на родине писателя, а в США.А к российскому читателю впервые пришел только в 1989 году. И сразу стал культовой книгой целого поколения.
Новый роман Андрея Битова состоит из нескольких глав, каждая из которых может быть прочитана как отдельное произведение. Эти тексты написал неизвестный иностранный автор Э. Тайрд-Боффин о еще менее известном авторе Урбино Ваноски, а Битов, воспроизводя по памяти давно потерянную книгу, просто «перевел ее как переводную картинку».Сам Битов считает: «Читатель волен отдать предпочтение тому или иному рассказу, но если он осилит все подряд и расслышит эхо, распространяющееся от предыдущему к следующему и от каждого к каждому, то он обнаружит и источник его, то есть прочтет и сам роман, а не набор историй».
Роман-странствие «Оглашенные» писался двадцать лет (начатый в начале 70-х и законченный в 90-х). По признанию автора, «в этой книге ничего не придумано, кроме автора». Это пазл, сложенный из всех жанров, испробованных автором в трех предыдущих измерениях.Автор знакомит читателя с главными солдатами Империи: биологом-этологом Доктором Д., предлагающем взглянуть на венец природы глазами других живых существ («Птицы, или Новые сведения о человеке»), и художником-реставратором Павлом Петровичем, ищущем свою точку на картине Творца («Человек в пейзаже»)
В «Нулевой том» вошли ранние, первые произведения Андрея Битова: повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства», рассказы (от коротких, времен Литературного объединения Ленинградского горного института, что посещал автор, до первого самостоятельного сборника), первый роман «Он – это я» и первые стихи.
«Империя в четырех измерениях» – это книга об «Империи», которой больше нет ни на одной карте. Андрей Битов путешествовал по провинциям СССР в поиске новых пространств и культур: Армения, Грузия, Башкирия, Узбекистан… Повести «Колесо», «Наш человек в Хиве, или Обоснованная ревность» и циклы «Уроки Армении», «Выбор натуры. Грузинской альбом» – это история народов, история веры и войн, это и современные автору события, ставшие теперь историей Империи.«Я вглядывался в кривую финскую березку, вмерзшую в болото родного Токсова, чтобы вызвать в себе опьянение весенним грузинским городком Сигнахи; и топтал альпийские луга, чтобы утолить тоску по тому же болоту в Токсове».
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Что происходит с Лили, Журка не может взять в толк. «Мог бы додуматься собственным умом», — отвечает она на прямой вопрос. А ведь раньше ничего не скрывала, секретов меж ними не было, оба были прямы и честны. Как-то эта таинственность связана со смешными юбками и неудобными туфлями, которые Лили вдруг взялась носить, но как именно — Журке невдомёк.Главным героям Кристиана Гречо по тринадцать. Они чувствуют, что с детством вот-вот придётся распрощаться, но ещё не понимают, какой окажется новая, подростковая жизнь.
Ирина Ефимова – автор нескольких сборников стихов и прозы, публиковалась в периодических изданиях. В данной книге представлено «Избранное» – повесть-хроника, рассказы, поэмы и переводы с немецкого языка сонетов Р.-М.Рильке.
Сборник «Озеро стихий» включает в себя следующие рассказы: «Храбрый страус», «Закат», «Что волнует зебр?», «Озеро стихий» и «Ценности жизни». В этих рассказах описывается жизнь человека, его счастливые дни или же переживания. Помимо человеческого бытия в сборнике отображается животный мир и его загадки.Небольшие истории, похожие на притчи, – о людях, о зверях – повествуют о самых нужных и важных человеческих качествах. О доброте, храбрости и, конечно, дружбе и взаимной поддержке. Их герои радуются, грустят и дарят читателю светлую улыбку.
Последняя книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)». Произведения, составляющие сборник, были написаны и напечатаны в сам- и тамиздате еще до перестройки, упреждая поток разоблачительной публицистики конца 1980-х. Их герои воспринимают проблемы бытия не сквозь призму идеологических предписаний, а в достоверности личного эмоционального опыта.Автор концепции издания — Б. И. Иванов.
Вторая книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)», посвященных 1960–1980-м годам XX века. Освобождение от «ценностей» советского общества формировало особую авторскую позицию: обращение к ценностям, репрессированным официальной культурой и в нравственной, и в эстетической сферах. В уникальных для литературы 1970-х гг. текстах отражен художественный опыт выживания в пустоте.Автор концепции издания — Б. И. Иванов.