Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е - [18]
Оперативное совещание помрачнело, вспомнив об этом, увы, так и незаконченном деле, давнем бельме в глазу уголовного розыска.
— Как никогда нужна бдительность, — веско сказал майор. — Преступники вооружены. Операцию надо продумать во всех деталях. Вам, лейтенант Егоров, я предложил бы…
И здесь совещание в кабинете приняло столь оперативно-секретный характер, что майор еще раз лично проверил, насколько надежно заперт его кабинет.
Говорили — шепотом…
Собрались на хате у Петьки Гнома: Саня Голый, Моисей Фанатюк, старый Петькин приятель Федя Порченый, урка Гриша из Ростова, он же Гриша Угловой.
Залетный гость поставил три полбанки. После первой Фанатюк строго спросил его:
— Ты Тэкса знаешь?
Гриша, блеснув тремя фиксами, коротко бросил:
— Однодельцами были.
Потом, вздохнув, сплюнув, добавил:
— Петухом стал, чтоб его мать! Опетушили его в крытке.
Фанатюк потупился: он был девственник. Выпили еще по одной. Добавили. Вторая пол банка подошла к концу. Гриша спросил:
— А где Аристотель?
Фанатюк подозрительно вскинулся на ростовского:
— Тебе зачем?
Федя Порченый, сильно пьяный, бормотнул:
— У Клавки он. У нее спит, у стервы старой. У Клавки Белой.
Гриша запел «Лагеря, лагеря». Нестройно подхватили. Громче всех пел Моисей Фанатюк. Пели долго: «Чинарики-охнарики», «Мать моя старушка», «Часовой, часовой», «Прощай, свобода», «Чифирнем».
После третьей полбанки Фанатюк заплакал. Он стал вспоминать о Христе: у Христа была мать-старушка, из бедной еврейской семьи. Христос не жалел денег. Христос был святой человек, и за это его пришили.
Вытерев глаза грязным платком, Фанатюк добавил:
— Теперь таких людей нет… Нет!.. Нет и не будет.
Гриша Угловой сказал:
— Знаю эту шкуру, Клавку… Что, она по сей день на Литейном?
— Тебе-то, друг, зачем? — удивился Петька Гном.
— Будто сам не знаешь? — ответил, сплюнув, Гриша. И, поясняя свою мысль, добавил длинный и замысловатый мат.
— Так к ней нельзя сейчас, — сказал Санька Голый. — Аристотель там. Не пустит. Зарежет, — ведь грек он.
— За шкуру зарежет? За Клавку?
— Хоть и за шкуру.
— За Клавку?
— За Клавку!
— Ну, это надо еще посмотреть, — сказал, вставая, Гриша. И вдруг, хватив пустой бутылкой по голове Петьку Гнома, оглушительно засвистел.
Преступники оторопели. В комнату ворвались старшины и майор Наганов. Связать пьяных было делом плевым: дольше всех сопротивлялся плачущий Фанатюк.
Внизу уже ждал тюремный «воронок». Майор подошел к Грише:
— Отлично справились с ролью. Поздравляю, лейтенант!
Лейтенант Егоров устало улыбнулся. От него пахло водкою и по́том. Нелегко далась ему, выпускнику университета, роль Гриши Углового. Особенно трудны были циничные витиеватые ругательства.
— Аристотель на Литейном, у Клавки Белой, — сказал лейтенант.
— Литейный, 8, квартира 77, — констатировал майор, держащий в памяти адреса всех подопечных малин. — Будем брать нынче же. Под утро, тепленького.
Наганов брился долго, тщательно, со смыслом. Был предельно спокоен — бритва ни разу не дрогнула в руках.
Предстоял арест Аристотеля.
Наточенная о милицейский служебный ремень бритва шла легко и податливо. Майор всегда брился дома, не доверяя парикмахерским. Воображение часто рисовало малоприятную картину: улыбнувшись тонкою шизоидной улыбкой, парикмахер всаживает бритву в горло, наискосок, с оттяжкою, безжалостной чужой рукой…
Зарезать мог и не безумец, а кто-либо из родичей преступников, посаженных майором. Или подкупленный им брадобрей. Наконец, скрытый враг милиции мог зарезать майора и просто так, из неприязни к его званию и должности. Всякое бывает… Вот почему майор Наганов предпочитал домашнее бритье.
За окном был серый рассвет: шел пятый час утра. Майор подошел к окну: к дому уже подъехала оперативная машина. Наганов вздохнул, вымыл бритвенный прибор, досуха вытер его полотенцем и аккуратно положил на положенное место.
Потом надел черный свитер (форму не надевал: в борьбе могли оторвать погоны) и вышел на улицу, не забыв проверить, плотно ли заперта дверь квартиры. Квартира оставалась пустой: сын Петька был в пионерском лагере, а жена Шура — в Алуште, в отпуске.
В машине было темно. Наганов сел не в кабину, к шоферу, а внутрь, где уже разместилось двое старшин.
— Здравия желаем, товарищ майор! — сказали они хором.
Наганов пожал им руки и ответил:
— Здравствуй, Могучий! Привет, Узелков!
В кабину сел лейтенант Егоров, успевший выбриться и отрезветь.
Ехали недолго, несколько минут.
Майор первым вылез из кузова, поежился: утренний холод — чуть синий, свежий, острый — покалывал кожу. Почти совсем рассвело. Старшины были в форме и при оружии. Лейтенант Егоров, также в форме, пошел к окну: Клава Белая жила на втором этаже, и Аристотель мог сигануть из окна, спасаясь бегством.
«Бежав из-под следствия по делу банды Композитора, прибыл в Ленинград, где остановился у сожительницы Клавы Белой, проживающей по Литейному проспекту, дом 8, квартира 77», — зазвучали в голове майора слова будущего протокола задержания.
Аристотель таился там, долгожданный, знающий тайну пяти частей гражданина Семенова, этого бельма в глазу уголовного розыска, да и лично его, майора Наганова.
«Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь», — написал автор в 1960 году, а в 1996 году осознал, что эта книга уже написана, и она сложилась в «Империю в четырех измерениях». Каждое «измерение» — самостоятельная книга, но вместе они — цепь из двенадцати звеньев (по три текста в каждом томе). Связаны они не только автором, но временем и местом: «Первое измерение» это 1960-е годы, «Второе» — 1970-е, «Третье» — 1980-е, «Четвертое» — 1990-е.Первое измерение — «Аптекарский остров» дань малой родине писателя, Аптекарскому острову в Петербурге, именно отсюда он отсчитывает свои первые воспоминания, от первой блокадной зимы.«Аптекарский остров» — это одноименный цикл рассказов; «Дачная местность (Дубль)» — сложное целое: текст и рефлексия по поводу его написания; роман «Улетающий Монахов», герой которого проходит всю «эпопею мужских сезонов» — от мальчика до мужа.
Роман «Пушкинский дом» критики называют «эпохальной книгой», классикой русской литературы XX века. Законченный в 1971-м, он впервые увидел свет лишь в 1978-м — да и то не на родине писателя, а в США.А к российскому читателю впервые пришел только в 1989 году. И сразу стал культовой книгой целого поколения.
Новый роман Андрея Битова состоит из нескольких глав, каждая из которых может быть прочитана как отдельное произведение. Эти тексты написал неизвестный иностранный автор Э. Тайрд-Боффин о еще менее известном авторе Урбино Ваноски, а Битов, воспроизводя по памяти давно потерянную книгу, просто «перевел ее как переводную картинку».Сам Битов считает: «Читатель волен отдать предпочтение тому или иному рассказу, но если он осилит все подряд и расслышит эхо, распространяющееся от предыдущему к следующему и от каждого к каждому, то он обнаружит и источник его, то есть прочтет и сам роман, а не набор историй».
В «Нулевой том» вошли ранние, первые произведения Андрея Битова: повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства», рассказы (от коротких, времен Литературного объединения Ленинградского горного института, что посещал автор, до первого самостоятельного сборника), первый роман «Он – это я» и первые стихи.
Роман-странствие «Оглашенные» писался двадцать лет (начатый в начале 70-х и законченный в 90-х). По признанию автора, «в этой книге ничего не придумано, кроме автора». Это пазл, сложенный из всех жанров, испробованных автором в трех предыдущих измерениях.Автор знакомит читателя с главными солдатами Империи: биологом-этологом Доктором Д., предлагающем взглянуть на венец природы глазами других живых существ («Птицы, или Новые сведения о человеке»), и художником-реставратором Павлом Петровичем, ищущем свою точку на картине Творца («Человек в пейзаже»)
«Империя в четырех измерениях» – это книга об «Империи», которой больше нет ни на одной карте. Андрей Битов путешествовал по провинциям СССР в поиске новых пространств и культур: Армения, Грузия, Башкирия, Узбекистан… Повести «Колесо», «Наш человек в Хиве, или Обоснованная ревность» и циклы «Уроки Армении», «Выбор натуры. Грузинской альбом» – это история народов, история веры и войн, это и современные автору события, ставшие теперь историей Империи.«Я вглядывался в кривую финскую березку, вмерзшую в болото родного Токсова, чтобы вызвать в себе опьянение весенним грузинским городком Сигнахи; и топтал альпийские луга, чтобы утолить тоску по тому же болоту в Токсове».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Улица Сервантеса» – художественная реконструкция наполненной удивительными событиями жизни Мигеля де Сервантеса Сааведра, история создания великого романа о Рыцаре Печального Образа, а также разгадка тайны появления фальшивого «Дон Кихота»…Молодой Мигель серьезно ранит соперника во время карточной ссоры, бежит из Мадрида и скрывается от властей, странствуя с бродячей театральной труппой. Позже идет служить в армию и отличается в сражении с турками под Лепанто, получив ранение, навсегда лишившее движения его левую руку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это история о матери и ее дочке Анжелике. Две потерянные души, два одиночества. Мама в поисках счастья и любви, в бесконечном страхе за свою дочь. Она не замечает, как ломает Анжелику, как сильно маленькая девочка перенимает мамины страхи и вбирает их в себя. Чтобы в дальнейшем повторить мамину судьбу, отчаянно борясь с одиночеством и тревогой.Мама – обычная женщина, та, что пытается одна воспитывать дочь, та, что отчаянно цепляется за мужчин, с которыми сталкивает ее судьба.Анжелика – маленькая девочка, которой так не хватает любви и ласки.
Сборник стихотворений и малой прозы «Вдохновение» – ежемесячное издание, выходящее в 2017 году.«Вдохновение» объединяет прозаиков и поэтов со всей России и стран ближнего зарубежья. Любовная и философская лирика, фэнтези и автобиографические рассказы, поэмы и байки – таков примерный и далеко не полный список жанров, представленных на страницах этих книг.Во второй выпуск вошли произведения 19 авторов, каждый из которых оригинален и по-своему интересен, и всех их объединяет вдохновение.
Какова роль Веры для человека и человечества? Какова роль Памяти? В Российском государстве всегда остро стоял этот вопрос. Не просто так люди выбирают пути добродетели и смирения – ведь что-то нужно положить на чашу весов, по которым будут судить весь род людской. Государство и сильные его всегда должны помнить, что мир держится на плечах обычных людей, и пока жива Память, пока живо Добро – не сломить нас.
Последняя книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)». Произведения, составляющие сборник, были написаны и напечатаны в сам- и тамиздате еще до перестройки, упреждая поток разоблачительной публицистики конца 1980-х. Их герои воспринимают проблемы бытия не сквозь призму идеологических предписаний, а в достоверности личного эмоционального опыта.Автор концепции издания — Б. И. Иванов.
Вторая книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)», посвященных 1960–1980-м годам XX века. Освобождение от «ценностей» советского общества формировало особую авторскую позицию: обращение к ценностям, репрессированным официальной культурой и в нравственной, и в эстетической сферах. В уникальных для литературы 1970-х гг. текстах отражен художественный опыт выживания в пустоте.Автор концепции издания — Б. И. Иванов.