Коллекционеры смерти - [77]

[40]

Мими положила трубку на подставку, еще раз окинула нас недобрым взглядом, развернулась и быстро вышла из комнаты, нарушив движением воздуха плавность струившегося из трубки дымка. Старик уставился на собственный стол, и, проследив за его взглядом, я увидел медленно ползущего маленького паука, вероятно одурманенного табачным дымом. Он доковылял до края и скрылся на обратной стороне столешницы.

Я улыбнулся старику:

– Привет, Марсель!

Он посмотрел на меня без всякого выражения, затем указал дрожащим пальцем на стол и что-то сказал.

Денбери тоже посмотрела на меня.

– Он говорит, что хочет поиграть.

Я еще раз оглядел ворох всякой ерунды на столе, пытаясь сообразить, во что мне предлагают поиграть. Марсель сделал глоток вина; его, казалось, веселило мое смущение.

– Простите? – переспросил я, лихорадочно роясь в своей памяти относительно пристрастий Дюшама. – Он хочет сыграть в шахматы, – наконец сказал я. – Дюшам оставил карьеру художника в самом расцвете и принялся изучать шахматы, утверждая, что только они являются настоящим искусством.

Денбери в недоумении смотрела на стол, заполненный мелким хламом.

– Вы хотите сказать, что все это, этот стол… это его шахматная доска?

Старик кивнул на лежавшие на столе предметы и помахал рукой, словно давая благословение.

– Échecs, – сказал он. – Чахматы.

– Похоже, правильно.

Он снова заговорил, подмигнув Денбери, на что она ответила мрачной улыбкой.

– Он сказал, что, если вы выиграете, он будет говорить с нами, если проиграете, он предпочтет подремать.

Я посмотрел на Марселя. Он отвернулся, словно пряча загадочную улыбку на губах. Я наклонился и передвинул наперсток на пять сантиметров вперед. Старик протянул руку, поставил палец на пуговицу и двинул ее влево, я ответил, поставив скрученный ершик для трубки напротив его пера. Он двинул спичку. Я отступил солонкой. Он передвинул скрепку, на что я продвинул вперед сережку. Его колпачок для ручки начал спасаться бегством. Я преследовал его скорлупой ореха. Он внимательно осмотрел позицию, выглядя озадаченным, затем быстро поменял местами болт и резинку.

– Думаю, что он прибег к рокировке, – сказал я.

– Сделайте что-нибудь.

Я придвинул свою пуговицу к его перочинному ножику. Старик поднял лицо и зло улыбнулся. Денбери шепнула мне:

– Не кажется ли вам, что вы прете напролом. – Старик ввел в игру свой гвоздь и тремя быстрыми ходами снял мою ореховую скорлупу. Он издал короткий лающий смешок и поставил пробку рядом с моей сережкой.

– Shaques, – объявил он.

– Я думаю, он говорит «шах».

Я напряженно смотрел на стол, ладони мои начали потеть. Марсель внимательно следил за мной своими немигающими черными глазами. Биение моего сердца было самым громким звуком в этой комнате. Боковым зрением я уловил какое-то движение: паучок, который уже пересекал стол, вновь появился на моей стороне. Я следил за его медленным продвижением, и в голове моей зрела идея. Я преградил ему путь пальцем, и он вскарабкался на него. Затем я поставил очумевшее от дыма насекомое напротив пробки. Бадантье склонился вперед и напряженно застыл. Паук заколебался, пополз вправо, потом вернулся и, взобравшись на шахматную фигуру Бадантье, остановился. Глаза старика расширились.

– В дадаизме это называется шах-мат, – сказал я, вспомнив, что первоначально шахматы назывались именно персидским словом шах-мат. Паук создал случайное событие – поставил дадаистический мат. Только Марсель Дюшам мог по-настоящему оценить красоту этого момента.

– Alors,[41] – сказал старик, наклонив свою пробку в знак капитуляции и подняв седую бровь, приглашая тем самым задавать вопросы.

– Марсден Гекскамп, – сказал я.

Он принялся хохотать.

Глава 37

– Экскомп? Марссден Экскомп? – Он хлопал себя по костлявым бедрам, продолжая издавать высокий дребезжащий смех, прерываемый короткими приступами удушья. Я сделал шаг назад, чтобы дать возможность Денбери задать вопрос или сделать ему искусственное дыхание. Она что-то сказала Марселю и протянула ему фото Гекскампа, сделанное на суде. Старик кивнул.

– Экскомп, oui.

– Спросите его о живописи Гекскампа, Денбери.

Она что-то произнесла. Марсель что-то ответил и свел большой и указательный пальцы на расстояние сантиметра. Денбери задала еще несколько вопросов, но старик продолжал кудахтать явно по сокращенной версии и, как мне показалось, не в тему: сопровождалось все это жестом, будто он щепотью забрасывал себе что-то в рот.

– Денбери?

– Месье Дюшам помнит нашего мистера Гекскампа довольно хорошо, он давал ему уроки по рисованию фигур и особенно по перспективе, а также по живописи.

– Ну и?

– Что он запомнил лучше всего про Марсдена Экскомпа, так это то, что талант его был вот таким. – Денбери повторила жест старика, показав узкий зазор между большим и указательным пальцами. – Он также помнит, что Марсден был очаровательным молодым человеком, твердо считавшим себя непризнанным гением. И который, уходя вечером домой, возможно, питался там клопами.

– Узнайте, что он может сказать о психическом состоянии Гекскампа.

Денбери изливала на старика свои познания во французском, а я чувствовал себя полным идиотом. В Мобиле в подобном случае я бы следил за глазами, мимикой и жестами отвечающего человека, чтобы понять его реакцию на отдельные слова и фразы. Сейчас же такой возможности у меня не было, поэтому я вслушивался в голос Денбери, французский вариант которого напоминал мелодичный звук горного ручья, перекатывающего мелкие камешки.