Коллекционер ночных бабочек - [43]

– Ты не видишь приступов, потому что их и не видно. Они все здесь, – Ева постучала тонким пальчиком по виску. – У меня в голове.

– Ты не похожа на сумасшедшую. Если бы я не знала…

– Если бы ты не знала, то рано или поздно сама увидела бы. Приступы… Это когда я вижу то, чего нет. Существ, которых не существует. Я слышу голоса, которых не слышат другие. И знаешь что? Я понятия не имею, что из этого настоящее, а что – нет! Поэтому я стараюсь как можно лучше изучить этот мир, узнать, что объективно возможно. Если я буду это знать, я смогу остановить приступ.

– И что… что ты видишь?

– Разное. Иногда – уродцев, похожих на обожженных, облитых кислотой людей. Знаешь, когда кожа лоскутами сползает с их лиц, – равнодушно произнесла Ева, будто обсуждала не собственные галлюцинации, а прогноз погоды на сегодня. – Иногда вижу, как потолок начинает трескаться, и из него лезет нечто непонятное… Может, живое… Как черви… Вижу, как вода вокруг меня становится густой и темной, а потом по ней идут такие волны, словно что-то движется внутри – рядом со мной. Иногда я даже чувствую, как оно касается меня! Это все ненастоящее, теперь-то я осознаю это. Но когда оно рядом со мной, оно реально. Я чувствую, понимаешь?

Такой откровенности Вика не ожидала – и это от обычно закрытой, холодной Евы! Да и сейчас нельзя сказать, что девушка проявляла эмоции. Она делилась информацией, но той, которую сообщила бы не каждому.

– Как же ты с этим живешь? – прошептала Вика.

– Сейчас – нормально. Когда я наконец поняла, что есть разница между моим миром и настоящим миром. Но раньше я этого не знала. Я читала, что психи не могут понять, что картинки и голоса в их голове ненастоящие. Значит, я какой-то неправильный псих, потому что я понимаю это. Просто не могу остановить. Они не настоящие, но они реальны! Каждый мой орган чувств откликается на них, даже кожа! Я привыкла. Раньше, когда не знала, кричала, плакала, отбивалась от них. Моя мать, которая ничего не видела, очень боялась. Но она не могла мне помочь – ни она, ни врачи, которым она меня показывала. Они ставили неправильные диагнозы, не те. Тогда я и поняла, что рассчитывать придется только на себя. Это покалеченное тело, больное, но я в нем живу. Поэтому мне нужно было научиться жить по его правилам.

– Не представляю, как это возможно…

– Все возможно. Постепенно, по чуть-чуть, страх уходит. Вид крови и разлагающейся плоти становится привычным. Я знаю, что это убивает что-то внутри меня… и полностью остановить это не могу. Когда начинается приступ, мне лучше ничего не делать. Я не вижу мир нормально, могу даже в стену врезаться! Это проходит само собой. Я просто жду. Как видишь, я научилась ждать. Это самое трудное, все остальное – уже легче.

Льняные пряди послушно заплетались в тонкие косички. Это было просто: монотонное действие даже успокаивало. И все равно Вика не могла до конца понять, как можно жить в кошмаре, который возвращается снова и снова… Особенно если знаешь, что он не прекратится никогда.

Если видеть это, потерять страх перед кровью и мертвыми телами, то и убивать нестрашно…

– Это приносит агрессию, да?

– Можно и так сказать. Но желание причинить кому-то вред не всегда связано с приступами. Иногда я чувствую, что мне хочется ударить, причинить боль, убить даже… Это эмоциональное желание. Я в этот момент не думаю о том, почему меня раздражает этот человек. Иногда знаю, иногда не знаю, но эмоции преобладают в любом случае. А иногда я ничего не чувствую, просто понимаю, что так нужно.

– Как было с убийцей твоей матери?

– С ним было все сразу. И гнев, и понимание, что его нужно уничтожить, чтобы он больше никого не отправил на тот свет.

Ни разу за все то время, что они знали друг друга, Ева не соглашалась рассказать, что именно она сделала с мужчиной, забившим насмерть ее мать. Ни Вике, ни Марку. Вика чувствовала, что выспрашивать ее об этом всегда будет бесполезно.

– Но ты все-таки останавливаешься, – заметила она. – Ты не убила ту бордель-мамашу, много кого еще…

– Не потому что я становлюсь лучше. Лучше я уже не стану. Но… Вдруг появляются люди, которые видят меня лучшей, чем я есть… Моя мама не была таким человеком. Она с каждым годом все больше убеждалась, что я чудовище. А если она это видит, почему бы мне не быть такой? Она меня запирала на замок, потому что думала, что так спасает мир от меня. В этом была ее миссия. Но в этой миссии я оставалась сама по себе. Рассчитывать только на себя и любить только себя – что еще мне оставалось? Человек, который убил мою мать, случайно выпустил меня. Мне было не жалко его убить. До сих пор все равно. Но потом появился Марк… он такой смешной! Он видит меня по-другому. Через какие-то розовые очки. И я… Я не хочу, чтобы эти очки разбились. Пока есть такая возможность, я буду стараться быть той, кого видит он.

Вика не смогла сдержать улыбку – не веселую, скорее задумчивую. У Марка и правда было такое качество… Непробиваемый, не свойственный его возрасту оптимизм, который остался даже после того, как его предала собственная жена. А еще – доброта в том наивном чистом виде, который обычно доступен лишь детям.