Колибри - [9]

Однако самолёты (и полёты в целом) стали одним из важнейших элементов его кармической карты. Упустив множество других явных намёков, Марко вдруг понял это лишь в возрасте сорока одного года, в один из тех чудесных утренних дней, какие бывают только в Риме, сидя на бревенчатом парапете под соснами на виа ди Монте Каприно и читая порочащие его обвинения, которые Марина, теперь уже бывшая жена, наворотила в своём бредовом исковом заявлении. Необходимо заметить, что в те годы это место, одно из самых прекрасных в мире, так называемое «амбарище» при палаццо Каффарелли (прекрасное не присущими ему архитектурными достоинствами, каковыми оно не обладает, а своим положением – оно господствует над всей юго-западной стороной Капитолийского холма до самого Тибра, то есть областью, где расположены остатки храмов Януса, Юноны Спасительницы, Надежды, Аполлона Целителя, Св. Гомобона и портик времён республики на Овощном форуме, и дальше, до базилики Св. Николая в оковах и Тарпейской скалы – включая три четверти театра Марцелла; в тёмные века это место стало пастбищем для коз, и потому его переименовали в Монте-Каприно, Козью гору; в конце Чинквеченто оно было перестроено в связи с возведением прямо на вершине Капитолия дворца древнего рода римских аристократов Каффарелли; а в середине девятнадцатого века выкуплено пруссаками вместе с дворцом и прочим имуществом, к которому позже добавились другие строения, включая вышеупомянутое «амбарище», куда был переведён Германский археологический институт; а затем, в 1918 году, после поражения Прусской империи, полностью выкуплено властями Рима), использовалось не только в качестве штаб-квартиры муниципальных юристов, но и как архивное подразделение мэрии, где хранились и доводились до сведения заинтересованных сторон судебные документы. То есть люди, ставшие объектом жалоб, обвинений или судебных исков, должны были явиться туда, в «амбарище», лично и получить свои документы. После чего, едва выйдя за порог, они – будучи людьми нормальными, – не обращая внимания на потрясающую красоту этого места, поспешно рвали запечатанный конверт, чтобы как можно скорее прочесть его содержимое: например, прислонившись к дереву, усевшись прямо на землю или, как сделал в то утро Марко Каррера, на бревенчатый парапет. Рядом сидели ещё трое, такие же обвиняемые, как он сам: молоденький автослесарь в рабочем комбинезоне, хорошо одетый мужчина в мотоциклетном шлеме и седой доходяга, – поглощённые чтением соответствующих документов, один из которых, документ автослесаря, был, вне всякого сомнения, того же типа и характера, что и полученный Марко Каррерой, поскольку молодой человек, читая его, комментировал вслух («Не, вы видели?!», «Да она смерти моей хочет!», «Ах ты ж сукина дочь!»), словно угрожая дрожавшей в руке бумаге. И всё же его агрессивный тон казался скорее оборонительным, чем наступательным, а выражение лица – скорее испуганным, чем злым: совсем как у самого Марко Карреры. Ведь именно в то восхитительное утро, окружённый историей и красотой, после долгих месяцев неопределённости он, прочтя заявление, наконец совершенно точно узнал, насколько жестоко его бывшая жена решила с ним расправиться и каким именно способом.

Фактически обезвредив план А – по вине психоаналитика, нарушившего профессиональную тайну и раскрывшего Марко Каррере её сокровенные намерения, – Марина перешла к плану Б, безусловно, менее кровавому, но столь же мучительному и пронизанному ненавистью: заявлению на развод, в котором вываливала все до единого обвинения, какие только могут быть выдвинуты против мужа и отца, – ложные, разумеется, но ничего не поделаешь: теперь ему, прежде чем оспаривать в суде её внебрачную беременность, в настоящий момент подходящую к концу, отказ от совместного проживания, запрет на нормальные свидания с дочерью и прочие уже совершенные злодеяния (не говоря уже о плане А, с учётом того, что вмешавшийся психоаналитик никогда не согласится дать показания в суде) – итак, прежде чем оспаривать всё вышеперечисленное, ему придётся оправдываться от обвинений в физическом и психологическом насилии, незаконном лишении свободы, побоях и издевательстве над дочерью, неоднократной супружеской неверности, угрозах прикончить словенских родственников жены, уклонении от исполнения супружеских обязанностей и уплаты налогов и злоупотреблениях в строительстве – кажется, всё. И все эти обвинения, повторимся, были ложными (уклонение от уплаты налогов и вовсе было на совести Марины, он лишь пытался это скрыть, и да, злоупотребления в строительстве, связанные с давнишним расширением дома в Болгери, тоже были тихой сапой совершены, но только не им, а родителями после того проклятого лета, когда погибла его сестра, то есть в 1981-м, то есть двадцать лет назад, то есть за семь лет до того, как они с Мариной познакомились), да ещё сопровождались весьма посредственным изложением столь же ложных анекдотов (тех самых знаменитых деталей, в которых кроется дьявол), за исключением одного действительно произошедшего эпизода – незначительного, конечно, в подобном бредовом контексте, но реального и абсолютно чётко изложенного наряду со всеми этими ложными измышлениями, чтобы напомнить ему об том, что, даже будучи жертвой чудовищной клеветы, он вовсе не имел права считать себя невинным. Это произошло, когда Адель была совсем ещё малышкой, то есть лет десять назад. Летом. Как раз в Болгери. Тот случай был давно похоронен в глубинах памяти, но, очевидно, остался жив, поскольку, прочитав заявление, Марко Каррера сразу же мысленно воссоздал его во всей унизительной достоверности.