Колесо страха - [7]

Врач Димотта ничего не писал о гримасах или посмертных звуках, а вот доктор, лечивший малышку Аниту, не стеснялся ненаучных выражений.

«Девочка была прелестна. Мне кажется, она не страдала от боли, но в начале болезни меня глубоко поразило выражение ужаса на ее лице. Кошмарный случай. Несомненно, девочка оставалась в сознании до самой смерти. Введение морфина – вплоть до максимальной дозы – не привело к изменению симптомов и не повлияло на сердечный ритм и дыхание. Впоследствии гримаса ужаса исчезла, и лицо девочки выражало другие эмоции, которые мне не хотелось бы описывать в этом послании. Тем не менее я не откажусь от личного разговора с вами, если у вас возникнут дополнительные вопросы. После смерти с телом девочки произошло кое-что невероятное, но, повторюсь, я предпочел бы обсудить это лично».

Внизу письма я увидел постскриптум. Мой коллега колебался до конца, но потребность поделиться с кем-то этой ношей победила. Наверное, дописав последнее слово, он побежал отправлять письмо, опасаясь, что передумает.

«P.S. Я написал, что девочка оставалась в сознании до самой смерти. Однако же я убежден, что она сохраняла сознание и некоторое время после физической смерти! Нам непременно нужно поговорить!»

Я удовлетворенно кивнул. Этот вопрос я не осмелился задать в письмах к коллегам. Но если именно так обстояли дела и в других случаях – а я был уверен, так они и обстояли, – то все мои коллеги, кроме врача, лечившего Стэндиша, разделяли мой консерватизм в убеждениях. Или просто не смели написать о подобном.

Я сразу же позвонил врачу Аниты. Он был весьма взвинчен, все повторял:

– Милое дитя, настоящий ангелочек. А превратилась в демона!

Все симптомы совпадали со случаем Петерса.

Я пообещал держать его в курсе моих изысканий, если будут какие-то результаты.

После этого я нанес визит молодому доктору, лечившему Гортензию Дарнли.

Доктор И. – так я буду его называть – не сообщил мне ничего нового касательно симптомов, но разговор с ним натолкнул меня на мысли о том, как подходить к возникшей проблеме дальше.

Врачебный кабинет И. находился в том же здании, что и квартира Гортензии Дарнли. И. в тот день работал допоздна. В десять вечера за ним пришла служанка девушки, чернокожая, и позвала в квартиру Дарнли. И. обнаружил пациентку на кровати и сразу обратил внимание на выражение ужаса на ее лице, а также необычную расслабленность всех мышц. По описанию И., Гортензия была голубоглазой блондинкой, «куколкой», как он выразился.

В квартире, кроме пострадавшей и служанки, находился какой-то мужчина. Вначале он отказался назвать свое имя, заявив, что он просто приятель этой девушки. При первичном осмотре доктор И. подумал, что девушка подверглась насилию, но затем не обнаружил на ее теле ни синяков, ни каких-либо других следов грубого обращения. «Приятель» сказал, что они ужинали вместе, когда «мисс Дарнли упала на пол, будто у нее все кости из тела пропали. Мы никак не могли привести ее в чувство». Служанка подтвердила его слова. На столе стоял недоеденный ужин. И «приятель», и чернокожая утверждали, что Гортензия была в отличном настроении и ни с кем не ссорилась. Через какое-то время «приятель» сознался, что припадок начался три часа назад и они пытались «растормошить ее», обратившись за помощью только тогда, когда началась смена гримас, как в случае Петерса.

При появлении новых симптомов служанка впала в истерику и сбежала. Мужчина же оказался не робкого десятка и оставался с врачом до самого конца. Его, как и доктора И., потрясло посмертное состояние тела. Когда врач заявил о своем намерении вызвать коронера, «приятель» сдался. Наконец-то представившись – его звали Джеймс Мартин, – он потребовал полного вскрытия. Причину такого решения Мартин утаивать не стал: Дарнли была его любовницей, а ему не хотелось бы «схлопотать обвинение в убийстве», как он выразился. При вскрытии не удалось обнаружить ни следов каких-либо заболеваний, ни отравления. Если не считать легкого порока сердца, Гортензия Дарнли была совершенно здорова. В качестве причины смерти записали сердечную недостаточность, но доктор И. был уверен, что сердце тут ни при чем.

Безусловно, представлялось очевидным, что Гортензия Дарнли умерла по той же причине, что и остальные пациенты из моего списка. Но меня поразил тот факт, что ее квартира находилась в том же доме, в котором, как Рикори указал в бумагах Петерса, проживал мой пациент. Более того, если у доктора И. сложилось верное впечатление, то этот Мартин тоже был недалек от преступного мира. Между этими двумя случаями вырисовывалась связь. Чего, правда, нельзя было сказать об остальных.

Я решил обратиться к Рикори, рассказать ему обо всем и, если возможно, заручиться его поддержкой. Мое расследование длилось около двух недель. За это время я успел довольно хорошо узнать Рикори. Во-первых, он вызывал мое любопытство как личность, сформированная современными условиями. Во-вторых, невзирая на его репутацию гангстера, он мне нравился. Рикори был очень начитан, обладал высоким интеллектом, отрекался от любых моральных ограничений и впечатлял тонкостью натуры, но при этом отличался суеверностью. В старые добрые времена, он, пожалуй, был бы кондотьером, готовым за звонкую монету поставить свою шпагу и ум на службу любому. Интересно, кем были его предки?