Колесо Фортуны - [35]
— О! — спохватился мистер Ган. — I beg your pardon, — сказал он Юке и повернулся к Федору Михайловичу: — Evenythings all right. Never mind! Is the girl your daughter? [32]
— No, she isn't [33].
— So, she isn't. If you don't mind. — Он достал свою коробочку с яркими леденцами и протянул ребятам. — Please have some [34]. Кон-фетта, да? Ландрин! Хорошо.
Брови Федора Михайловича приподнялись, но тотчас вернулись на свое место. Ребята, стесняясь, взяли по штучке. Стеснялись они не брать, а того, что их, как маленьких, угощали конфетами. Леденцы были кисленькие, с ментолом, и приятно холодили во рту.
— Давайте сядем, что ли, — сказал Федор Михайлович. — Take you pleace! [35]
Они сели как бы в кружок, так что американец и Федор Михайлович оказались друг против друга.
— Can I give him? [36] — спросил мистер Ган, указывая глазами на Боя.
— Please, but he shalln't take! [37]
Мистер Ган положил перед Боем несколько леденцов, тот понюхал и равнодушно поднял голову.
— О! — уважительно покачал головой мистер Ган. — It's really fine [38].
Он говорил, хлопотал над леденцами, но взгляд его то и дело возвращался к Юке, словно она кого-то напоминала ему, или он не понимал, зачем эта девочка оказалась здесь, и наконец не выдержал:
— May I know your name, please? [39]
— Он спрашивает, как тебя зовут, — сказал Федор Михайлович.
— Я понимаю, — ответила Юка. — Юлия. My name is Юлия [40].
— О, Julia! — восхитился мистер Ган. — A most beautiful name! But where's your Romeo? [41] Антон и Сашко ничего не поняли, Толя понял и покраснел. Юка засмеялась.
— Еще пока нет.
— Не will be! — убежденно сказал мистер Ган и необычайно серьезно, даже торжественно добавил: — May all your dreams come true! [42] Юка взглянула на Федора Михайловича.
— Он желает, чтобы исполнились все твои мечты, — перевел тот.
— Большое спасибо! — сказала Юка.
— Не иначе, как он в тебя влюбился! — сказал Антон и захохотал.
— Фу, какой ты дурак! — рассердилась Юка и даже покраснела.
Мистер Ган, усмехаясь, покивал головой каким-то своим мыслям, потом встал на колени, из заднего кармана брюк достал плоскую флягу.
— Shall we have a drink? [43] — No, thanks, — сказал Федор Михайлович. — It's too early in the morning [44].
— Quite true, — охотно согласился мистер Ган. — All is good… What's the Russian for… [45] Во бла-го-вре-мении…
— Oro! — сказал Федор Михайлович. — Откуда вы так хорошо знаете русский язык?
— Oh, no. It's a very difficult language, but it's a wonderful language too. As well as the country, as well as its people! A great people and a great country! [46] — мистер Ган, как для объятия, широко развел руки. — МатушкаРус!.. А?
Федор Михайлович, прищурясь, внимательно смотрел на него, ребята не поняли, что сказал американец, но их озадачило волнение, вдруг прозвучавшее в его речи.
Мистер Ган, словно устыдясь своего порыва, снова сел как прежде — опираясь о землю коленями, а седалищем о задники башмаков, и замолчал, уставясь в землю.
— I say, Mr. Gun, — сказал Федор Михайлович. — I'm sorry, but I think I must do it anyway. There is a question. I should like to ask you. Who are you? [47]
— I'm an American citizen. A tourist [48].
— I know, and I ask you again. Who are you? [49]
— I don't get you. What d'you mean? [50]
И без того нависшие брови американца сошлись в сплошную черную полосу.
— Вы прекрасно понимаете, и для полной ясности я предлагаю вам перейти на родной язык.
Ган, упершись кулаками в колени, резко склонился в сторону Федора Михайловича, и в то же мгновение Бой вспрянул на передние лапы, Федор Михайлович поспешно схватил его за холку и с трудом вернул в прежнее положение.
— Прошу вас не делать резких движений. И тем более не хвататься за оружие. Бой этого не переносит и может порядком попортить вас.
Мистер Ган не шелохнулся. Он в упор смотрел на Федора Михайловича, лицо его начало медленно и страшно бледнеть. Ошарашенные ребята не сводили с него глаз, и им казалось, что вместе с краской из этого еще минуту назад такого большого и шумного человека вытекает сама жизнь. Губы его стали пепельно-серыми.
Несколько раз они беззвучно шевельнулись и снова сжались жесткой, скорбной складкой. Наконец мистер Ган заговорил, но как не похож был этот хриплый, натужный голос на его прежний…
— У меня нет оружия, я не диверсант, — сказал он. — Я — Ганыка…
Это признание было словно стержнем, на котором он держался, и стоило ему вырваться, как тело мистера Гана обмякло, обвисло и даже как бы сразу стало меньше.
В каком-то неожиданно бабьем смятении Юкины ладони взметнулись к щекам. Ребята растерянно зыркнули на Федора Михайловича и снова уставились на американца.
— Ганыка? — спросил Федор Михайлович. — Тот самый, помещик?
— Нет, сын. Помещик умер. Давно… — И, глядя исподлобья на Федора Михайловича, Ганыка спросил: — А вы — агент ка-ге-бе?
— Нет, — сухо ответил Федор Михайлович. — Я лесовод.
— Однако выследили меня?
— Я такими вещами не занимаюсь и вообще о вашем существовании узнал какой-нибудь час назад.
— Но как вы догадались, что я — русский?
— Вы слишком старательно притворялись. Если у человека болит нога, он, естественно, хромает. Но если он хромает то на одну, то на другую ногу… Я плохо знаю английский, русский несколько лучше. Вот своим русским языком вы себя и выдали. Вы говорили неправильно, но сама эта неправильность была неправильной. Поляк может сказать "матушка", но англичанин, как и русский, скажет "матушка" — он привык ставить ударение на первом слоге. "Во благовремении" даже по слогам иностранец правильно произнести не в состоянии, он обязательно его исказит, сделает хотя бы одну ошибку. А "ландрин" выдал вас с головой. До революции некий кустарьлоточник Федор Ландрин торговал леденцами вразнос, выбился в купцы. Его именем стали называть леденцы, а так как в России привыкли думать, что все лучшее идет из-за границы, фамилию купца, которая превратилась в название леденцов, стали произносить на французский лад — "ландрин". В революцию исчез Ландрин, слово "ландрин" умерло. Кто мог теперь употребить это слово?
