Колесница Гелиоса - [45]

— Ну, — еще раз обнял своего раба Эвбулид. — А теперь стучи в крышку люка, кричи часовому, что готов ехать за нашими выкупами!

— Но как я оставлю господина? — спохватился Армен. — Ты весь в крови! Ты ранен…

— Я позабочусь о нем, — пообещал Аристарх.

Беспрестанно оглядываясь, Армен заторопился наверх, и вскоре все в трюме услышали его слабый голос:

— Откройте! Откройте же!..

Эвбулид покинул свое место, чтобы помочь Армену, но крышка, заскрипев, уже откинулась.

Часовой, узнав в чем дело, выпустил раба.

Эвбулид нашел свободное место и сел.

«Спасен! — с облегчением подумал он. — Хвала богам, что здесь оказался Армен, и что именно он отправился за выкупом, а не этот хитрый раб, готовый бежать без оглядки, лишь только лодка пиратов пристанет где-нибудь к пустынному берегу!»

Кто-то неосторожным движением задел его.

— Проклятье! — вскричал Эвбулид. — Нельзя ли полегче?

Он повернулся и замер.

Из полутьмы на него смотрело лицо сколота. И хотя голова раба была замотана грязным тряпьем, а запекшаяся на щеках кровь делала его похожим на нумидийца, сомнений не было: это был тот самый сколот который прошлым утром испугал его на сомате, а вечером, вырвав из крыши мельницы петли вместе с крюками, избил надсмотрщика и убежал с остальными рабами…

ГЛАВА ВТОРАЯ

1. Беглецы

Пока в Эгейском море набирал силу шторм, Тирренское море, омывающее берега Италии и Сицилии, равномерно катило свои блестящие, как спины дельфинов, волны.

Ветер бил в туго натянутые паруса, долон подрагивал под его порывами.

Владелец небольшого рыбацкого парусника, хмурый и неразговорчивый вольноотпущенник то и дело покрикивал на бородатого кормчего, приказывая ему крепче налегать на рулевое весло, чтобы корабль не рыскал.

Прошла ночь, отрозовело утро, наступил полдень, разливший по морю серебряный блеск, от которого болели и слезились глаза. А долгожданной Сицилии все еще не было видно. Рабы, у которых давно закончилось прихваченное у бывших хозяев вино, а носы и уши распухли от игры на щелчки в угадывание выброшенных партнером пальцев, шептались:

— Проклятый римлянин, куда он везет нас?

— Где земля? Почему мы до сих пор не видим берега?!

Один из беглецов, знакомый до рабства с корабельным делом, прямо спросил у проходившего мимо владельца парусника:

— Почему ты все время уменьшаешь ход? Хочешь, чтобы нас догнали хозяева?

— Как раз этого я и хочу меньше всего! — огрызнулся владелец парусника.

— И для этого ты подобрал парус посередине? — подозрительно прищурился раб.

— Глупец! — оборвал его моряк, окидывая море неспокойным взглядом. — Если нас заметит римское судно, то меня ждет самое страшное, что только может быть на свете — возвращение в рабство!

— Так оставайся с нами в Сицилии! — предложил седобородый грек, которого товарищи звали Афинеем.

— Не могу! — развел руками владелец парусника. — У меня в Риме семья. Я бы и вас ни за что не согласился везти, если б не мой бывший хозяин Авл Метелл. Отпустив меня за пятнадцать тысяч сестерциев на волю, что я копил десять лет, он и сейчас не дает мне прохода. Неделю назад забрал всю выручку от проданной рыбы. А позавчера — даже дырявые снасти!

— Выходит, своим спасением мы обязаны этому римлянину? — усмехнулся Афиней. — Вот уж никогда б не подумал, что могу сказать благодарное слово в адрес этого самого страшного на земле народа!

— Увы! — подтвердил моряк. — Мне больше ничего не оставалось делать, как согласиться на предложение вашего философа, чтобы купить хоть дешевые снасти… А кстати, где он? Опоздал? Могли бы и подождать его!

— Оттуда, куда он ушел, не дожидаются… — печально ответил Афиней.

— Жаль! — искренне огорчился владелец парусника. — Умный был человек. Не дождался какого-то дня до свободы! Хотя разве раб может знать, что ждет его через минуту?

Продолжая рассуждать на ходу о бренности рабской жизни, он направился к кормчему и сам налег на рулевое весло, давая паруснику новый курс.

Примолкшие было рабы оживились при упоминании о свободе и снова засели за игру в пальцы.

Прот, отойдя от них, прислонился спиной к борту, закрыл глаза и стал мечтать о том, как вернется в Пергам свободным и богатым человеком.

Мысль, как добраться до пятидесяти миллионов Тита не беспокоила его. Это казалось ему очевидным в Сицилии, где, по словам римских рабов, все свободны, сыты и счастливы. Первым делом, думал Прот, он зайдет во дворец к Атталу и предупредит его об опасности. Скажет, что Луций Пропорций прибыл в Пергам убить его. И — конец Луцию… Потом он сразу пойдет домой. Увидит лицо отца, открывающего перед ним дверь, мать, сидящую с глиняной миской на коленях, в которой размалывают зерно.

«Ну что, — спросит он их. — Не признали?»

Где им будет признать его, одетого в самый дорогой персидский халат, обутого в сапоги из мягкой кожи, скрепленные золотой застежкой! А еще лучше — он наденет римскую тогу с бахромой на рукавах, как у Луция Пропорция, и тогда родители примут его за сборщика налогов. То-то будет потеха! Он насладится их растерянностью и громко крикнет:

«Да это же я, я — ваш сын…»

«О боги!» — ужаснулся Прот, поймав себя на мысли, что не может вспомнить свое настоящее имя.