Колебания - [7]

Через некоторое время свет погас, и единственная маленькая лампочка зажглась над сымпровизированной сценой. Гулким голосом Дмитрия зазвучали стихи и стали заполнять постепенно небольшую гостиную. Лицо его в ту секунду показалось вдруг Яне родным и давно знакомым.

Ей хотелось сохранить тот вечер в памяти во всех деталях. Поэзия, гулко звучащая в старинной гостиной, погружённой в полумрак, деревянная лестница в конце комнаты, заваленная ненужными вещами и ведущая в неизвестность, и ни на секунду не угасающее чувство, что все они в Главном здании Университета находятся точно в замке. Яна, привыкшая думать метафорами, оборотами из романов, тут же представила, как бы она записала свои мысли о том вечере, и постаралась запомнить их такими: «Я посмотрела по сторонам. Вот мы все: молодые, полные мечтаний, чувств и планов, полные надежд и грез, вот мы все — посмотрите на нас, посмотрите, кто-нибудь! Я так хотела бы описать нас в стихах, увековечить в своих строчках, зашифровать наши жизни в тысяче метафор, срифмовать наши судьбы и время, как бы я хотела этого… Чтобы у кого-нибудь выступили слезы от прочтения этих строк. Но я всего лишь сидела там и смотрела по сторонам. И видела лишь молодость, лишь юные, полные жизненной силы дýши. Такими мы были тогда, и я так ясно видела, как то мгновение, частичка истории ускользает у меня из рук, точнее, я никогда и не держала её в руках… Я видела, как она уносится вдаль, в будущее, увлекая нас за собой, ничего не оставляя, кроме воспоминаний, которые никогда не отражают действительность такой, какой она была».

Задумавшись так, Яна не замечала и половины происходящего, которое так стремилась запомнить; стихи давно уже звучали где-то очень далеко от нее, а сама она унеслась мечтами то ли в прошлое, то ли в будущее.

2

Маяковский остался позади. Новая зима началась в Москве, и Университет засы́пало первым снегом, а на фоне пушистых снежных шапок показались уже первые шапочки с помпонами на хорошеньких, на столь различных головках девочек-студенток.

Но не было среди них одной, светлой и ясной, не было уже две недели, и отсутствие её так же заметила лишь одна — темная и беспокойная.

Лиза исчезла.

И третья неделя, первая зимняя неделя началась в Университете для Яны как одинокая и странная.

Покорившись этому, Яна сидела в небольшой аудитории на девятом этаже Старого гуманитарного корпуса, ожидая начала семинара и бездумно наблюдала за плывущей по кругу секундной стрелкой часов, висевших слева от двери. Когда вдруг еле заметно шевельнулась стрелка минутная, сдвинувшись на миллиметр и показав ровно три часа дня, в коридоре, дверь в который была открыта, совсем уже близко послышались быстрые уверенные шаги.

— Добрый день, коллеги! Рад видеть вас всех сегодня в добром здравии и хорошем настроении! У всех ведь оно хорошее, не так ли? Если нет, я буду вынужден поставить вот этот чайник кипятиться, а сам спущусь на первый этаж за упаковкой чая, который так некстати закончился!.. — с этими словами Холмиков появился в дверях и остановился на секунду, не дойдя до большого кожаного кресла, — которое собственным трудом доставил в Старый гуманитарный корпус уже более года назад, произведя тем самым эффект совершенно неописуемый на каждого пожилого преподавателя, не смевшего и помыслить о подобной роскоши. Холмиков остановился, но так как возражений не услышал, и все, казалось, действительно были в хорошем настроении, прошел в конец кабинета; положив папку и айфон на стол, сам он расположился в кресле, откинувшись назад и сцепив руки в замок.

Обведя спокойным и ясным взглядом аудиторию, Холмиков сказал:

— Сегодня на повестке дня у нас с вами обсуждение двух стихотворений Мандельштама, на примере которых я хотел показать вам, как на практике работает методология Гаспарова. Об этом замечательном человеке, я полагаю, каждый здесь, конечно же, слышал, — поэтому я избавлю вас от занудной биографической справки, но скажу только — на всякий случай — что знание его методологии крайне важно для литературоведа… Ах да, прежде чем начать непосредственно наше обсуждение, хочу напомнить еще, что через неделю состоится ежегодная конференция «Словесность», а также в эту пятницу пройдет встреча с современным драматургом Выпираевым в поточной аудитории номер девять, — вы, конечно, и так знаете об этом. Настоятельно рекомендую вам всем посетить оба мероприятия, поскольку, как говорится, общайся с теми, кто тянет тебя вверх, духовно обогощайся…

— Что ж… — Продолжил Холмиков после некоторой паузы, мечтательно вглядываясь в полные внимания, спокойные и открытые лица студентов. — Что ж, коллеги. С вашего позволения я прочитаю сначала вслух одно из тех стихотворений, которые мы будем обсуждать. Итак, написано оно было, если не изменяет мне память, Осипом Эмильевичем в 1910 году…

С этими словами Холмиков взял айфон и через секунду стал читать — громко и достаточно выразительно, ещё повысив голос на второй строфе:

— Слух чуткий парус напрягает,

Расширенный пустеет взор,

И тишину переплывает

Полночных птиц незвучный хор.

Я так же беден, как природа,