Колебания - [10]
Но не то происходило в эти загадочные годы с Университетом. Ректор его, человек удивительно передовых взглядов, в чем-то даже эксцентричный, некоторыми считавшийся странным, имел одну большую страсть: он до неприличия обожал всё новое, необычное и неоднозначное. Он подхватывал идеи буквально в воздухе, на лету, и в каком-то смысле опережал время — или мечтал, что опережает. Он был мечтателем неисправимым, ребенком в свои шестьдесят два года — но человеком при этом дельным и удивительно добрым. Он с легкостью сочетал в себе самые противоположные качества, и с его мечтательностью едва ли были связаны рассеянность или непрактичность; новатор во всем, он непроизвольно уничтожал даже и такие клише. С 1996 года Антон Дмитриевич был ректором Московского университета им. М. В. Ломоносова. В сентябре 2001 года, любуясь на покрытые золотым ковром аллеи университетской территории, Антон Дмитриевич думал о новом законе — и тот казался ему чудны́м, забавным — и оттого так волновал. «А что, — думал Антон Дмитриевич, — как бы можно было упростить наше привычное, длинное и — надо признаться — красивое, правильное — название?..» Но заманчивая идея, казалось, заводила в тупик — название и так представлялось максимально кратким и лаконичным. «Нет, — с грустью вздохнул Антон Дмитриевич, — тут уже ничего не попишешь… Университет — он и есть университет». И тут-то всё озарилось волшебным светом. Антон Дмитриевич застыл у окна своего кабинета на одиннадцатом этаже Главного здания и, невидящим взглядом смотря на ослепительно желтую листву внизу, проговорил вслух: «Университет». Дальнейшее закрутилось перед ним причудливым вихрем отдельных образов, маленьких, крошечных картинок… «Уникальное, первое в мире… — Сумасшествие! — Прихоть, причуда! — А почему нет? А три столетия за плечами — шутка ли? Что, не дают они права нам на такую прихоть? Это же… грандиозно! Нет, гениально! Живая фантазия!» И Антону Дмитриевичу стало так смешно, что он рассмеялся вслух, и вместе с тем почувствовал, как пальцы покалывает от волнения. Идея билась в его руках, как живая чудесная бабочка.
«Конечно, только подумайте, — объяснял он позже напуганным и отчего-то грустным коллегам, — вы только подумайте: в мире — тысячи институтов, колледжей, высших учебных заведений, в России — сплошные корявые аббревиатуры, эти нелепые заглавные буквы, которые как будто и вовсе попросту меняются местами, и — никакой оригинальности, ничего узнаваемого! Каждый состоит из трех или четырех больших корявых букв, а к ним иногда добавляется в конце ещё чье-нибудь длинное скучное имя! А вы теперь вспомните: сколько уже столетий насчитывает история нашего Университета? Почти три столетия, друзья! Три столетия — три удивительных века — разве этого мало? Разве это ни о чем не говорит и не дает нам никакого права на… некоторую исключительность? Нет, конечно же, не на гордыню, не в этом смысле… Но я вот о чем: Закон об упрощении — это чудесная вещь для нас! Если вам интересно мое мнение, то я считаю, он и для всех — вещь чудесная, только это дело будущего… Но если говорить о нас, о нашем Университете, то судите сами: мы можем впервые в истории человечества такое название официально за учреждением закрепить — только одно слово — „Университет“. Сила в простоте, и наш статус позволит нам сделать это, — мы покажем, что одно имя Университета, одно это слово говорит само за себя. Нам не нужны дополнительные, поясняющие, характеризующие нас как-либо слова. Только это одно — Университет — во всех документах, на соцкартах студентов, — оно никогда и никак не будет сокращаться, оно будет писаться аккуратными прописными буквами — самодостаточное, изящное, ясное — среди громадных прямоугольных аббревиатур, оно удивит общественность — и станет узнаваемым, и это будет беспрецедентный случай! Чтобы университет так и назывался — Университет!..» И долго ещё так говорил Антон Дмитриевич, пока, наконец, совсем загрустившие коллеги, в этот раз не желая даже и спорить, не примирились с безумной идеей. Однако через некоторое время некоторым из них она стала казаться вдруг весьма удачной. Начавшийся ажиотаж вокруг главного университета страны, Московского университета им. М. В. Ломоносова, так поражающе быстро и кардинально изменившего свое название, превзошел все ожидания. Антон Дмитриевич, надо сказать, подобной цели и не преследовал — он лишь искренне проникся пришедшей ему идеей и великим, «будущим» смыслом Закона об упрощении. Но эффект был произведен. Стихийно возникнувшая волна небывалого интереса к такому поступку дошла даже и до Запада, где решение называли и funny, и ridiculous, и amusing, а наиболее просвещенные писали даже и о Russians, которые forget their history and the names, и о Farewell to Lomonosov. Антона Дмитриевича всё это скорее радовало, нежели тревожило, а большинству его коллег, людям весьма консервативным, к чему, как будто бы, обязывал их возраст, перемены совершенно не нравились, но некоторым они всё же пришлись по душе. Так или иначе, время шло, Университет с новым удивительным названием продолжал свою прежнюю деятельность, монументальное здание в тридцать два этажа возвышалось над территорией Университетских гор, сияя золотым шпилем со звездой, а официальные документы, ежедневно появляющиеся перед глубокими серо-синими глазами Антона Дмитриевича, неизменно вызывали в нем чувство переполняющей радости, какого-то даже детского ликования, когда среди бесконечных вытянутых, нелепо нагроможденных друг на друга заглавных букв, обозначающих названия всевозможных никому неизвестных организаций, показывалась вдруг аккуратная цепочка маленьких кругленьких буковок, строящихся как дети за единственной большой буквой — «У»: «
