Колдунья - [81]

Теперь я отужинаю и отправлюсь в постель. Преданный тебе всем существом даже здесь, в Шотландии,

Чарльз

VIII

Если достоинства этой травы сделают вас ее поклонником (так и произойдет, если вы достаточно мудры), приготовьте из нее сироп для внутреннего применения, мазь и притирку для наружного и всегда носите ее при себе.

О живучке ползучей

Вчера я говорила о рождении новой жизни, словно с моей уже покончено. Я говорила о крови и грязи, и о том, как он появился на свет — новый Макдоналд, с туманными глазами матери и рыжими волосами отца, и о том, как я обрадовалась, что он жив. Обрадовалась его розовым ручонкам.

Сегодня мне уже не так плохо. И я думала обо всем хорошем, что видела и чувствовала. Я провела ночь, перебирая в памяти добрые мгновения. Я говорила себе, что я спасала жизни, — я говорила: «Направляйтесь в Аппин и не доверяйте тем людям», и эти слова спасали жизнь за жизнью, жизнь за жизнью.

Но я забегаю вперед. Я еще не рассказывала об этом.

Роды, младенцы — была ли у меня надежда на такое? Я не могу вспомнить. Не помню, чтобы я играла в куклы в Торнибёрнбэнке или придумывала имена для своего нерожденного ребенка. Не скажу, что я когда-то мечтала стать матерью, сначала я должна полюбить. Мужчина должен был полюбить меня, и взять в жены, и раздеть у огня — только он и я. Только так. Он бы двигался на мне и чувствовал меня, и мы бы осыпали друг друга такими неистовыми поцелуями, что нам бы пришлось остановиться и отдышаться, и тогда мы бы рассмеялись. Вот на что я надеялась. Я так страстно мечтала познать и ощутить любовь, но никогда не верила, что она придет ко мне. Я никогда не думала о детях. Я понимала, что надежда слишком призрачна.

Сейчас, когда я на пороге смерти, я думаю об этом. Вы можете представить? Меня? Круглую, как ягода ежевики, с ребенком внутри? Я сомневаюсь, что сделала бы хоть шаг. Я бы могла лишь стоять или валиться вперед, как немощная старуха. А как бы мне, такой маленькой, удалось вытолкнуть ребенка? Я крошечная. Мышка. Маклейн спросил: «Почему ребенок склонился ко мне?» — ему показалось, что я ребенок. Многие думали так.

Я не создана для материнства. Я должна говорить себе это — мир не дал мне всего необходимого для этого. Сердце и голову — да, но не такое тело, как у Сары. От этого мне немного грустно. Но я киваю и понимаю — не все люди одинаковы, и я рада, что это так. Я люблю разнообразие жизни. Я как болотник Слива и моя пукающая лошадь.

Но я представляла себе это. Я одним лишь глазком заглядывала в мечты, которым не суждено сбыться, но какой от того может быть вред? Ведь я сижу на цепи? У меня могла бы быть дочь, и я рассказывала бы ей сказки. Я бы показала ей росу на листьях. Ее отец качал бы ее, а она бы хохотала и хохотала.

Я не мать. Я не буду матерью. И я ничего не узнаю об этом мире, и мне бывает немного больно в часы одиночества, в дождливые дни. Но от этого я не становлюсь менее человеком, менее девушкой. Я вызволила в наш мир ребенка Аласдера и Сары. Я спасала жизнь тем, кто подарит жизнь другим в свою очередь. Через сотню лет людей, спасенных мной, станет еще больше.

— Благодаря Корраг.

— Кому?

— Маленькому существу, жившему на холмах. Ее сожгли в Инверлохи за ее слова, за то, что она помогла нам. И наши козы произошли от ее коз.

— Получается, что она умерла ради нас?

— Да.

Возможно, я мать сотни тысяч людей.

Месяц я держалась вдали от Карноха, предпочитая компанию своих коз. Я надеялась встретить оленя, но в те безветренные дни, когда скалы были горячими на ощупь и цвел вереск, он оставался высоко в горах, потому что слабый ветерок на вершинах отгонял мух. Так что я не видела его довольно долго.

Наверное, я скучала по нему. Или, может быть, моя дикая сущность нуждалась в ветре и бескрайних просторах, и я часто поднималась наверх, в горы. Мне было легко карабкаться: летом светло даже поздним вечером, и казалось, от каждой скалы исходит сияние. Я любовалась тем, как тени ползут по дну долины. Иногда выходила из хижины рано, когда на траве еще лежала роса, и не возвращалась, пока не опустится вечер. Но уже ощущалось приближение осени. Ее холодное дыхание, пропитанное запахом прелой листвы.

«Какой же чудесный дар…» — думала я о нем, бродя по долине.

Я думала о ребенке, о клятвах, о Боге.

В один тяжелый день я пришла на Темную гору. Сухой, умирающий вереск цеплялся за юбки, пока я взбиралась на склоны, хватаясь за трещавшие кусты, так что мое приближение не осталось незамеченным. Тотиак спросила:

— Не слишком ли ты хороша, чтобы быть с нами? Не слишком ли опрятна?

Язвительная девица. Когда она говорила, у нее щелкала нижняя челюсть.

— Я ищу Гормхул. Она здесь?

И, словно веря, что, где бы она ни спала, ее глаза, покрытые сеткой красных вен, сразу распахнутся, я произнесла:

— Принесла ей белены.

Я достала темно-зеленые листья.

Гормхул тут же появилась. Как таракан, она сползла по камням.

— Белена?

— Да.

— А тебе что нужно? — спросила она. — Мясо?

— Нет, не мясо.

Я пошла вместе с ней — мы не сильно удалились и не направились вниз, потому что мне нравился ветерок и вид вересковой пустоши. И я ощущала тишину, царившую вокруг. Я спросила: