Колдовские чары - [30]

— Простите, сэр, мне лицо ваше что-то очень знакомо. Не вы ли Барт Комбри, мой давний приятель? Мы и возраста с вами одного!

— Нет, сударь, по-другому меня зовут — никакой не Барт я и не Комбри, — угрюмо, но все же не злобно отвечал мужчина, одетый совершенно по-простецки, но добротно.

— А я-то думаю — вот товарищ мой давний идет! — все настаивал лже-приятель. — Тогда бы нам — прямой путь в таверну, к утке с яблоками, голландской ветчине и элю! А вы, оказывается, совсем не Барт…

При упоминании об утке с яблоками у тюремщика, как заметил Костя, сильно дернулся кадык, а при слове «эль» — даже дважды.

— А может, мы и учились с вами когда-то вместе, только я не Барт. — Тюремщик остановился посреди дороги.

— Ну, так это вовсе и неважно, что вы не Барт! — весело верещал Костя. — С хорошим человеком всегда приятно в таверне съесть жирную такую утку, у которой корочка на зубах так и трещит! А запить ее, горяченькую, кружкой-другой эля — просто замечательно! Ну, школьный приятель мой, идемте. А то дома — сварливая жена и внуки — все орут! К черту бы их всех послал, да только уж больно набожен — чертей боюсь. Ну, вот и таверна прямо перед нами образовалась — этакий Ноев ковчег! Заходите!

Они зашли в таверну, довольно чистую, где не было ни слишком пьяных рож, ни нищих, ни разбойников с большой дороги. Как вошли и сели за стол у самой стеночки, в углу, под клеткой с певучей канарейкой, сразу подлетела к ним девушка — вероятно, дочь хозяина. Спросила, чего угодно господам, и тут уж Костя расстегнул кошель — и утку заказал (пожирней), ветчины (посочнее), поросенка (целиком), колбасок немецких и всяких к ним приправ — и с чесноком, и с травами, и с мятой, и с хреном. Заодно, конечно, и бутылку дорого джина — того, что пьют люди с немаленьким достатком. А для начала появилось шесть кружек того самого эля, который и стал главным аргументом для похода в таверну. Сам Константин едва не прослезился:

— И когда еще с хорошим человеком посидишь? Дома — ад сущий, здесь — рай! Что же выбрать доброму христианину?

Вопрос прозвучал чисто риторически, и вскоре двое «добрых христиан» вовсю занимались тем, что считается грехом объядения.

Когда «старые друзья» хорошенько врезали джина с пивом, убрали в глубины своих желудков утку и собирались уж к поросенку подступиться, спросил Костя у соседа:

— Джим, а ты чем промышляешь? Я вот, например, суконщик. А ты кто такой?

Джим махнул рукой:

— Дэвид, стыдно тебе и сказать…

— Чего же стыдного? Неужели палачом ты служишь? — и Константин весело рассеялся. — Так тоже полезная работа! Нужно же кому-то головы рубить? Вон, недавно врагам ее величества головы снесли, так все рады были, а если б не было таких, как ты… Считай, что ты врач! Лекарь, только лечишь всю державу.

— Да не палач я! В тюрьме служу, заключенным еду даю.

— Тоже хорошая работа! Ты ее не стесняйся: тюрьмы — вещь нужная и полезная. Куда же всяких преступников пихать? Не по квартирам же расселять?

— Нет, мне за свою работу стыдно. В Темзу порою головою вниз броситься охота — до чего же надоело все! Перед женою стыдно, перед детьми. Ах, жизнь никудышная моя!

Костя тут сделал задумчивое лицо и так сказал:

— Джим, приятель мой, а ведь я бы мог тебе помочь, коли работенка твоя тебе уже как рыбья кость — поперек горла застряла.

— Правда, сможешь? — со слезою посмотрел на Джима «Дэвид».

— Могу, могу! Денег у меня достаточно, и я тебе по старой дружбе мог бы деньжат подкинуть. С полтыщи золотых…

— Иди ты! — презрительно махнул рукой тюремщик, который понял, что это — всего лишь пьяный треп.

Тут Костя поманил его пальцем и пояс свой маленько приоткрыл, «засвечивая» золото.

— Здесь двести пятьдесят дукатов самой высокой пробы. Получишь их сейчас, а остальные — хоть через час.

— За что же это мне такое счастье? — задохнулся Джим неожиданным сюрпризом.

— Да за одну услугу. Маленькую такую услугу.

— Какую же… услугу? Или надобно кого… прикончить?

— Что ты, что ты! — замахал руками Константин. — Нет, Джим, убийцу я бы и за десять золотых нашел. А ты мне на листочке нарисуй план тюрьмы, в которой служишь. Подробно, со всеми коридорами и закутками и покажи узилище, где сидит королева Мария.

Но слишком уж поддался Костя на простоту Джима. Тюремщик с презреньем на него взглянул и так сказал:

— Я службу свою не люблю, но служил я честно и не продам секретов. Честный я, да! — и он с пьяной похвальбой ударил себя в грудь. — То-то я и смотрю, ты хорошо говоришь, а только вижу, что ты — ненастоящий «кокни».

И Джим подозрительно уставился на своего собеседника, вероятно, пытаясь установить характерные приметы «лица испанской национальности».

— А я знаю, что ты честный, Джим. Только для кого ты честен? Для службы, которую не любишь? Для королевы? Так мы королеву твою и не обидим. Нарисуешь план, а тюрьма-то на прежнем месте и останется стоять, только тебя больше в ней не будет. А будешь ты где-то во Франции, в своем винограднике, возле своего большого дома сидеть и ждать, когда твое вино поспеет. А как оно поспеет, возьмешь ты кружку величиной с ведро, своим вином наполнишь и всю ее выпьешь до дна. А рядом — твоя жена, сидит и обнимает Джима, который вдруг стал богатым и не ходит в вонючую тюрьму, чтобы давать там суп из рыбьей чешуи всякой преступной сволочи. Ладно, Джим, иди, коль ты честный малый. Мы за такие деньги других найдем.