Колдовская душа - [21]

В сентябре Лорик нашел работу на крупной стройке на одной из городских окраин. Рабочих, занятых возведением масштабного сооружения, расселили в металлических бараках с более чем скромной меблировкой – по двое и по трое в комнате. Зарплаты хватало и на обильные возлияния по воскресеньям, и на покупку табака и продуктов, чтобы утром было чем позавтракать. Не обошлось и без «амуров»: Лорик завоевал расположение одной яркой девицы – симпатичной, но немного вульгарной. Волосы у Доры были обесцвечены и подстрижены по моде, и она красила губы красной помадой. Поначалу Лорик даже принял ее за проститутку. Узнав об этом, она, конечно же, рассердилась, но таких красивых парней, как Лорик, быстро прощают…

Этой ночью он хорошо выспался, а потому думать о Доре было особенно приятно. Благодаря ей Лорик научился быстро получать удовольствие и постиг тайны женского тела.

«Надо же! Ты до сих пор девственник!» – прыснула Дора со смеху во время их первой близости.

Лорик оказался прилежным учеником и так часто проявлял по отношению к ней собственнические чувства, что Дора не смогла остаться к нему равнодушной и даже стала грезить о любви. Временами, когда пора было одеваться, она затягивала его, полуголого, обратно в постель и гладила по плечам и спине, любуясь рельефными мускулами. Но сближало их не только это. Дора тоже была уроженкой Квебека и не насмехалась над его акцентом, потому что и сама говорила так же, – при том, что в этом регионе Канады население было преимущественно англоязычным.

«Сегодня у нас свидание! Табаруэт! Дора, наверное, в меня втюрилась – сказала, чтобы я приходил, когда захочу…»

И снова взгляд его серо-зеленых глаз остановился на фотографии Сидони.

– В каждом письме ты перечисляешь достоинства этого болвана-полицейского, за которого собираешься выйти замуж – только бы меня позлить!

Лорик крепко выругался и, разжигая тем самым свой гнев, стал вспоминать, что именно написала ему сестра. Мы с Журденом ужинали в «Château Roberval». У нас столько чудесных планов на будущее! Или еще: Надеюсь, ты тоже кого-нибудь встретишь – женщину, о которой мечтаешь, которая сделает тебя счастливым, потому что я наконец по-настоящему счастлива – после всех ужасов, которые нам довелось пережить в прошлом году.

Лорик разозлился еще сильнее, но потом смягчился, вспомнив другое письмо, полученное им 30 декабря. Жасент на трех страницах рассказывала о том, как они с Пьером разыскали Анатали. Приезд девочки в Сен-Прим был описан в самых ярких красках – он даже уронил слезу. «Скоро они пришлют мне фото малышки», – подумал Лорик.

Все, что было в нем хорошего, всколыхнулось в его измученной душе и поднялось на поверхность. Лорик представил, как возвращается в родной дом – веселый и заботливый дядюшка для маленькой племянницы. Как они играют вместе, как весной он показывает ей новорожденных ягнят… Он, как и прежде, не жалея сил помогает по хозяйству отцу, а как только представится случай, – то и матери… Его мысли обратились к Альберте, такой красивой, бесстрашной и нежной.

«Боже правый, насколько я помню, маме в марте рожать! С ней может что-нибудь случиться, а меня даже не будет рядом… Нет, это невозможно! Я увижу ее, живую и здоровую, через год или два. Но не раньше… Раньше – нельзя!»

Расстояние, тяжелая работа, приятельские отношения со сверстниками и мужчинами постарше – ничего не помогало, от страсти к Сидони некуда было деться. Желая защитить ее от собственного безрассудства, Лорик пообещал себе, что останется на острове Ванкувер столько, сколько потребуется.

На ферме Клутье в тот же день, в час пополудни

Обед подходил к концу. Жасент и Сидони убирали со стола, стараясь по мере сил помочь матери. Растроганная такой заботой, Альберта для виду попыталась было возразить:

– Девочки, я же не сахарная! Когда вас нет, я точно так же управляюсь по дому и чувствую себя прекрасно.

– Никто в этом не сомневается, жена, но сегодня отдохни, раз выпал такой случай, – сказал Шамплен. – Скоро у тебя работы прибавится – с четырехлетней малышкой и новорожденным на руках!

– Анатали будет мне помогать! Она, моя крошка, уже это делает. Вчера поставила чистую посуду в буфет. Когда придет время, она, конечно же, сможет качать колыбель.

Девочка, которую усадили на стул с положенной поверх него подушкой, молча кивнула. Если бы на десерт Альберта не пообещала ванильный флан[8], Анатали уже ушла бы играть с тряпичным мячиком, сшитым для нее Сидони. Пока девочка сидела на месте, в ее детском уме, развитом не по годам, вертелись новые слова – непонятные, окруженные ореолом тайны. Слово «распутница», услышанное от Брижит Пеллетье, и «репутация», которое дедушка трижды повторил за обедом… Была еще «колыбель», но это слово не показалось Анатали особенным.

Словно вдогонку ее наивным размышлениям, Шамплен буркнул:

– Вот Голгофа![9] Лучше бы вдова Пеллетье осталась в неведении! И зачем ты только с ней заговорила, Сидо!

– Не расстраивайтесь из-за этого, тесть, – проговорил Пьер негромко. – Пусть люди думают что хотят. То, что вы приняли Анатали в свою семью, делает вам честь.

– Тише! – одернула их Жасент. – Хватит об этом. Вы и так уже много чего наговорили.