— Оставь меня! — Хайделинда вырвалась и поплыла к середине бассейна, но краем глаза заметила, что некоторые девушки стоят или сидят в воде маленькими группами по двое или трое и о чем-то говорят, поглядывая вокруг мечтательными, слегка затуманенными глазами.
Она не могла разобраться в своем отношении к тому, что хотела сделать с ней Сильвина, но во время следующего омовения сама подплыла к ней.
— Прости, я не хотела тебя обидеть!
— Пустяки, — отмахнулась та, — Скажи, а тебя хотя бы целовал кто-нибудь?
С этого момента между ними возникла горячая девичья дружба, и девочки поверяли друг другу маленькие тайны и желания, в которых, может быть, не признались бы даже самим себе. Но монастырская жизнь была настолько пресной и жестокой, что эти купания стали для них единственной отдушиной.
Обитель располагалась у подножия большой горы, так что стена как бы вырастала из скал и окружала сад, монастырские постройки и Большой храм в углу этого обширного двора. По праздникам послушницы через заднюю дверь храма попадали на службу, но не туда, где молились прихожане, а поднимались по узкой винтовой лестнице наверх. Там, за каменной решеткой, они молились отдельно от остальных, и украдкой разглядывали толпы людей, находившихся внизу. Это было для девушек единственным взглядом на остальной мир, отделенный каменными стенами монастыря, и как бы уже не существующий, потому что, кроме своих воспитательниц, они никого больше не видели.
Так исполнялась древняя традиция воспитания послушниц, идущая из глубины веков, когда существовали женские монастыри. С течением времени культ Митры освободился от женщин-монахинь, и из воспитания служительниц Богу обители превратились в дома, где девушек из благородных семей учили грамоте, кое-каким навыкам и, конечно, заветам Великого Подателя Жизни.
Но порядки в монастырях сохранялись неизменными в течение сотен лет, и девушки за время, что они проводили здесь, подчинялись тем же суровым правилам, что и прежние послушницы, посвятившие себя Митре и давшие обет безбрачия. Суровый образ жизни, жестокие воспитательницы, неизбежные наказания за малейшую провинность: не вовремя опущенные глаза, лишнее вырвавшееся слово или смех. Хайделинда с дрожью вспоминала случай, когда она пролила вино на свою рясу и должна была впервые понести наказание. Когда матушка объявила, что вечером она получит двадцать ударов, Хайделинда весь день провела, дрожа как в лихорадке и внутренне сжимаясь от страха неизвестности. Она уже знала от старших воспитанниц, как происходит наказание, но разум отказывался воспринимать, что и ее ждет подобный ужас.
Вечером, когда закончилась молитва и все девушки были отправлены в свои кельи, Хайделинду две воспитательницы повели по коридорам монастырского здания куда-то в дальние залы, где она ни разу еще не была. Ее привели в длинную узкую комнату без окон, освещенную лишь скудным светом нескольких факелов, воткнутых в черные канделябры в виде цветка лилии. Вдоль всего помещения почти под потолком проходил длинный брус, с которого свисала продернутая сквозь кольцо цепь с веревкой на конце.
— Встань сюда! — скомандовала одна из монахинь. Хайделинда повиновалась и встала под брус, куда указала ей длинная сухая ладонь матушки.
— Подними руки!
Когда девочка повиновалась, они задрали рясу ей на голову и завязали ткань вокруг запястий. Руки привязали к цепи и подтянули ее вверх, так что она касалась пола только кончиками пальцев ног. Девушка осталась в таком положении, обнаженной ниже плеч, с поднятыми вверх руками, напрягаясь, чтобы устоять. Прошло довольно-таки много времени, и ей стало трудно дышать через рясу, которая охватывала голову и плохо пропускала воздух.
— Входите! Встаньте в ряд! — услышала она голос монахини.
Раздался шорох. Судя по звукам, в комнату входили люди. Ей почудилось, что она услышала сдавленный кашель, принадлежавший мужчине, и девушку мгновенно охватил невероятный стыд. Как же так, ее — совершенно обнаженную и вытянутую, словно струна, видят мужские глаза? Ей показалось, что все тело запылало огнем. Хайделинда почувствовала, как цепь натянулась вперед, побуждая сделать шаг. Тут же раздался приглушенный звук, и бедра ожег удар ремня. Девушка вскрикнула от боли и неожиданности, потому что ее, молодую герцогиню, никогда не наказывали, словно какую-нибудь рабыню или простолюдинку. Повинуясь натяжению цепи, она шла на цыпочках вперед, а удары сыпались один за другим. Девочка сначала терпела, а лотом не выдержала и закричала. Пот градом тек по лицу, ткань прилипала к коже, заставляя широко раскрывать рот, но воздуха все равно не хватало. Хайделинда уже кричала без остановки, задыхаясь и с трудом переставляя ноги, не в силах даже считать удары, и молила богов, чтобы все поскорее кончилось. Когда после очередного удара, обжигающего бедра и живот, ничего больше не последовало, Хайделинда, полузадохнувшаяся и обессиленная, повисла на цепи и упала на руки женщин. Те отвязали ее, положили на лавку и окатили водой. Потом две монахини смазали рубцы на ее теле какой-то мазью и отвели в келью. Почти всю ночь она рыдала от пережитого унижения и страха. Даже боль причиняла ей меньше страданий, чем чувство безысходности, испытанное, когда ее, задыхающуюся в мешке из собственной рясы, жестоко избивали невидимые для нее люди. После этого девушка еще не раз подвергалась наказанию, но дикий ужас первого унизительного испытания остался внутри навсегда.
