Кольцо великого магистра - [2]

— Вот что, Стефан, — сказал он после раздумья, — я, Генрих Хаммер из Саксонии, клянусь вывести тебя на чистую воду, если не отдашь Людмилу!

— Насильно отдавать девку не стану, — пробурчал литовец, — и чистой воды не боюсь. Не пугай зря. — Однако он насторожился.

— Не боишься? — наступая солдат. — А если я, честный католик, донесу на тебя в орденский замок? Думаешь, тебе там поверят? А потом… Ну-ка, взгляни сюда.

Солдат вынул из сумки что-то завернутое в грязную тряпку.

— Это литовский бог Перкун. Узнаешь? — с торжеством сказал он. — Я видел, как ты его вырезал. За это дерьмо в судилище с живого снимут шкуру. И ты еще продолжаешь смеяться?! Теперь выбирай: или отдашь за меня Людмилу, или я иду доносить.

— Подлец! — вскипел литовец. — Ты ходил в мой дом как гость, ел мой хлеб и подглядывал за мной?!

— Подожди, — солдат поднял руку, — не торопись. Десять моих товарищей, честных католиков, присягой подтвердят мои слова. Я посмотрю, как ты будешь брыкаться в петле. Подумай, прежде чем говорить «нет».

Он брызгал слюной, скривился, покраснел. Рыжая борода смешно поползла в сторону.

Бутрим брезгливо вытер лицо, медленно поднялся со стула и шагнул к солдату. С кожаного фартука на пол посыпались стружки. Огромные кулаки литовца сжались, на лбу и на шее набухли синие жилы. Он взял солдата одной рукой за воротник кафтана, другой — за пояс, приподнял, открыл ногой дверь и выбросил на улицу. Громыхнув мечом, солдат растянулся в пыли.

— Литовская свинья, вероотступник! — заорал он, поднявшись на ноги. — Твою девку и вонючий раб не возьмет в жены… Я рассчитаюсь с тобой? — Солдат погрозил кулаком. — Клянусь святыми четками, ты раскаешься…

Бутрим схватил со стола острый топор с длинной ручкой и кинулся на улицу. Он решил убить солдата: донос мог принести непоправимые беды. Но Генрих Хаммер был далеко. Смешно размахивая руками, он убегал со всех ног.

Возвращаясь, Бутрим столкнулся в дверях с младшим подмастерьем. Серсил с ножом в руках спешил на помощь.

«Что же делать? — думал Бутрим, стараясь успокоиться. — Проклятый солдат побежал доносить. Хорошо, что он не знает самого главного».

Литовец был не просто мастером, но и высоким языческим священником. В Самбии и Натангии ему подчинялись все остальные жрецы. Двадцать лет сидел он в городке Альтштадте, прислушивался и приглядывался ко всему, что делалось в замке и в окрестных землях, и доносил в Ромове великому жрецу.

«Тайный суд крестоносцев может найти предателя, — думал он, — за клочок земли, за призрачное равенство. Надо бежать, не теряя минуты. Великий жрец будто знал об опасности, призывая меня».

С топором в руках он вошел в дом и встретил испуганные взгляды жены и дочери.

И мать, и Людмила были похожи друг на друга. Обе высокие, статные, красивые. Русская обильная осень и нежная весна. Золотые волосы Людмилы заплетены в тяжелую косу. От взгляда ее приветливых голубых глаз делалось тепло на душе.

Женщины слышали разговор с орденским солдатом.

— Я люблю Андрейшу и никогда не пойду за другого. Пусть лучше смерть! — твердо сказала Людмила.

— Надо бежать, Бутрим, — бросилась к мужу Анфиса, словно прочитав его мысли. — Генрих Хаммер гадкий человек, он донесет на тебя.

Она посмотрела вокруг. Двадцать лет счастливо прожили они в этих стенах. Здесь все было дорого, каждая вещь напоминала о чем-то хорошем, незабываемом. Она думала, что и умрет спокойно на своей постели… Анфиса знала, что муж потихоньку вырезает идолов, но не думала, что это так опасно. Сегодня она ясно представила все, что может произойти, и ни минуты не колебалась — надо бежать.

— Собирайтесь, — сказал Бутрим, бросив топор на верстак. — Берите только самое необходимое… Пойдем со мной, Серсил, — обернулся он к подмастерью. — Надо купить лошадей.

Вместе они вышли из дома.

— Как найдет нас Андрейша? — прошептала Людмила, посмотрев на мать. — Он обещал быть в эти дни. — В голосе девушки слышались слезы.

— Не беспокойся, — ответила Анфиса, — он тебя любит, а если любит — найдет… Давай собираться, время не ждет. Принеси дорожные мешки с чердака.

И она заметалась по дому, хватая то одно, то другое.

Вскоре мужчины вернулись с четырьмя оседланными лошадьми.

Приторочив к седлам скудные пожитки, Бутрим и Серсил помогли сесть на коней женщинам, вскочили сами и поскакали по узким улочкам города.

У рыночной площади Бутрим приказал спутникам ехать дальше, а сам свернул налево, по Кошачьему ручью. Он подъехал к старой каменной мельнице с высокой крышей из посеревшего тростника. Вода ревела и бурлила под огромным деревянным колесом.

Вниз и вверх по шумливой речушке стояло еще несколько мельниц. Возле них ютились домики сукновалов и портных. А дальше шел лес.

Не слезая с лошади, Бутрим три раза стукнул древком копья в маленькое окошечко, прикрытое дубовым ставнем, и негромко позвал:

— Замегита! Эй, Замегита!

Окно открылось, в него выглянула морщинистая старуха. Увидев всадника, она махнула рукой. Заскрипев, отворилась окованная железом дубовая дверь, и старуха, закутанная во все черное, вышла на улицу.

— Подойти ко мне, — повелительно сказал Бутрим.

Замегита приблизилась. Ухватившись скрюченными пальцами за стремя, она подняла мутные глаза. Пригнувшись, Бутрим прошептал ей несколько слов.