Кольцо Сатурна - [63]
Хотя храм весь затоплен, но до кровли волны еще не достигают, на крышах соседних зданий тоже ютится немало народа.
Заметив красавицу, приносившую жертву Церере, граждане, приписывавшие бедствие, которое постигло город, нежеланию богини принять жертву, яростно кричат:
— Сбросьте эту злосчастную нечестивицу в волны! пусть она своей гибелью умиротворит гнев разгневанной богини и спасет нас от злых чар Посейдона!
Молодой человек, стоящий на кровле, вздрагивает, услышав крики, и, чувствуя, что девушка должна там погибнуть, пытается увести ее опять на тайную лестницу, но жрец заступает дорогу и торжественно говорит:
— Граждане правы! Ты призвала на нас гнев богини, из-за тебя прогневался на город и могучий Посейдон; ты должна искупить гнев богов своей смертью и спасти нас всех!
Он делает знак своим помощникам, и те, схватив красавицу Юнику, кидают ее в бешено вздымающиеся волны. Девушка сразу поглощается их жадным лобзанием.
София Эдуардовна нервно вздрогнула и очнулась. Она открыла глаза, изумленно оглядываясь. Мало-помалу сознание к ней возвращалось; только что промелькнувшие пред нею картины ее прежних воплощений и туман отходили куда-то далеко-далеко, во тьму… Память девушки теряла свою остроту, все яснее и яснее ей представлялась ее настоящая жизнь.
Она медленно встала, посмотрела вокруг себя, ее мысли начали приходить в порядок. Где-то гулко пробило восемь часов, и звонкая медь слабыми отголосками отдалась в пустынных отделениях старинного здания.
— Однако поздно, я как будто задремала, пора и домой, — тихо заметила София Эдуардовна.
Она хотела уже отправиться, но какое-то странное чувство заставило ее подойти к таинственной коробке и вдохнуть в себя пряный аромат цветов.
Легкое, как облако, воспоминание, чуть наметившийся абрис его, промелькнуло в ее уме.
Девушка собрала всю силу воли, чтобы снова не погрузиться в то странное состояние небытия, из которого только что вышла и, шатаясь, направилась к выходу.
Ольга Снегина
ТАЙНОЕ
Голубые сумерки, бледные и прозрачные, повисли над собором. Неясно белели колонны, поднимавшиеся ввысь от тяжелых массивных ступеней лестницы. Над куполом неподвижно стояла большая растрепанная черная туча. А дальше, за собором, у ворот кладбища, шуршали желтой сухой листвой большие старые липы.
Еще не поздно было. На монастырской колокольне старые часы медлительно и строго пробили четыре, но за оградой установилась уже вечерняя тишина. Сумерки неприметно сгущались и в их прозрачной синеве бледно-желтыми огоньками светились издалека лампадки на могилах. Угрюмо чернели часовни, ниши и кресты. А коленопреклоненные бронзовые фигуры у старинных памятников казались живыми, и кто долго всматривался в них, тот видел, как наклонялись их темные головы, как неровно вздыхала бронзовая грудь.
Наталья Николаевна, остановившись у решетки, смотрела на кладбище, только что ею покинутое. Какой-нибудь час тому назад оно имело вид заботливо убранного уголка, навевавшего тихую грусть своим безмятежным покоем. Пышно украшенные цветами могилы не пугали, но привлекали; домики над склепами были убраны так уютно, точно каждую минуту ждали какого-то дорогого гостя. Посыпанные желтым песком дорожки щеголяли заново выкрашенной зеленой изгородью и удобными скамейками со спинками. Все было так просто, так обыденно, так деловито.
Но теперь, лишь только сгустился сумрак, все изменилось. Тени упали на могилы, цветы и дорожки. Сумерки веяли на все трепетными синими крыльями, и менялись, расплывались очертания. Ночная жизнь, тайная и пугливая, кралась под деревьями, никла к могилам.
Наталья Николаевна глядела на темно-синие озера, что вверху колебались среди расступавшейся листвы деревьев; глядела на бронзовых женщин, горе которых вечно будет одинаково выражаться поднятыми к небу глазами и молитвенно сложенными руками.
Думала о том, как бы хорошо обратиться в такую фигуру, навек застыть у могилы мужа, там, в далекой аллее, высоко над рекой. Потом пошла медленно прочь от решетки, и стала ходить по аллеям возле собора. В эти все сгущавшиеся сумерки жутко было смотреть на могилы.
Когда Наталья Николаевна дошла до конца длинной аллеи и повернула в другую, огибавшую собор, странное чувство страха, глубокого и необъяснимого, заставило ее замедлить шаги. Она почувствовала связанность, тяжесть, почувствовала, что почему-то не может и не смеет оглянуться назад.
— Откуда этот страх? — удивленно спросила она себя. — Кладбища отсюда уже не видно. Да и никогда до сих пор не было страшно на кладбище.
Но, и уговаривая себя, она чувствовала, что страх растет, что становится все труднее идти, — и скорее угадала, чем услышала почти беззвучные, слабо-шаркающие шаги за собой. Уловив их замедленный темп, хотела ускорить свои шаги, но ноги не слушались, мешала тяжелая скованность.
И тут это случилось: отчетливо вырисовываясь в прозрачном голубом воздухе, проплыл мимо нее высокий, худой монах, весь в черном, с черной бородой и опущенными глазами. И только что вздох облегчения готов был вырваться у нее из груди, — монах повернулся и стал пятиться впереди Натальи Николаевны, обернувшись к ней лицом, глядя ей прямо в глаза темными и тусклыми глазами, глубоко спрятавшимися в тени черных огромных ресниц. Так ясно было все: бледное лицо, длинная черная борода, темные немигающие, пристально глядящие глаза. Так легко подвигался он, не оглядываясь, точно не шел, а летел по воздуху.
