Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями - [64]

Любимов сосредоточенно думал. Сергей стоял и покусывал губы. Вот задачка! Он ощущал в себе настойчивое желание, возникшее из необходимости принять решение. Это был порыв творческой мысли, явление редкое и счастливое, посещавшее его, когда требовалось что-то решить, придумать…

Любимов вдруг сказал:

— У нас на Алтае целину сперва раздирали рельсовой бороной, такой треугольник из толстых бревен, а через эти бревна пропущены десятка полтора рельсовых кусков — вверх и вниз, как зубья. Железная гребенка, что хошь взрежет. Как сором забьется, так трактор заходит сбоку и переворачивает угольник, и опять режет и коренья, и дернину. Получалось.

Отправив трактор на вспашку уже посеревшей старой пашни, Морозов ушел в совхоз советоваться. В кабинете Пышкина, куда пригласили и Андросова, Сергей нарисовал рельсовую борону, как она представлялась ему по рассказу Любимова. Все вместе отправились в мастерские.

Бревна нашлись. И старые рельсы от узкоколейки ржавели в куче железа, их порезали автогеном на метровые куски, сбили из бревен крепкий угольник, пропустили рельсы через железные крепления. И взору явилось страшное по виду орудие с рядами железных штырей вверх и вниз, неподъемная рельсовая борона, вещь незнакомая ни Андросову, ни ученому Руссо. Ее погрузили на тракторные сани и повезли краем дороги к месту работы.

Большой ЧТЗ с трудом выволок борону на край целины и прибавил газу. Потянул, пошел!

Вот что, оказывается, требовалось северной земле для создания на ней пашни! Рельсы углублялись до мерзлоты, царапали ее, разворачивали корневища, плотные осоковые кочки, дерн, сзади оставалось месиво из песка, глины, разбитых кочек, дерна — все рыхлое, вспученное. Трудно было верить, что тут можно увидеть в дальнейшем цивилизованный огород.

— А вот и увидим, — заявил потный, красный от возбуждения и беготни за трактором Морозов. Он был в работе — не той унылой, подконвойной, треклятой, когда считаешь минуты до «отбоя», а в настоящей, азартной и пусть нескончаемой, но приносящей удовлетворение человеку, открывшей что-то новое и полезное.

Молчаливый Пышкин стоял в стороне, еще не очень уверенный, что таким весьма примитивным способом можно разрабатывать мерзлые грунты. Он ощущал добрую зависть к молодому азарту и энергии этого парня с клеймом лагерника, который так скоро проявил и знания, и энергию, не опустился до бездумного положения исполнителя, ждущего приказа.

Сергей подошел к главному агроному:

— Можно достать термометры? Я помню, Руссо обещал.

— Попрошу. Для чего?

— Для измерения температуры почвы на разных глубинах. Вместо специальных, почвенных. Проследим, как скоро и как глубоко будет прогреваться земля после такого рыхления. И вообще, как изменится температурный режим у взлохмаченной целины. Три-четыре термометра, если можно. Проверим, есть ли смысл…

— Мысль верная. Чтобы не на глазок оценить. Сам Руссо приедет. Ему полезно посмотреть на эту работу.

Колготной день быстро подошел к концу. Все устали. Перед сном Любимов вышел из хаты, но сразу вернулся.

— Погляди, что на шоссейке делается. Сергей набросил телогрейку, вышел. Вся трасса светилась огнями. Из Магадана опять двигалась бесконечная вереница машин, хвост ее пропадал за пе-ревальчиком. И все с будками на кузовах.

— Похоже, еще один караван прибыл, — произнес Николай Иванович. — Новеньких привезли. Россию через сито просеивают. Все крупные отруби — сюда. Всю мелочь оставляют при себе, из нее, что хошь потом делай, хоть тесто меси, хошь квас вари, али самогонку гони. Сырье…

Морозов провожал глазами этот уже привычный — какой по счету? — караван. Будки, будки, будки… Успевают к сезону промывки. Чем будут кормить такую массу людей? И будут ли заботиться, давать хоть какой отдых? Или эта рабочая сила рассчитана на один-два сезона, чтобы потом превратить людей в замороженные трупы, какие он видел на «Незаметном»? Вообще, как можно говорить об освоении северного края, не устроив для людей нормальной жизни? Авантюрное дело, рабство по-азиатски.

— Страшно, — сказал Сергей и отвернулся от мигающего огнями шоссе. — Все они останутся здесь. На свое кладбище едут.

— Кто нас будет считать, — отозвался Любимов. — Это знаешь, когда началось?

— С тридцать четвертого, когда Кирова?..

— С одна тысяча девятьсот двадцать четвертого, вот когда «Этот» вознесся…

— Я не помню, — просто сказал Сергей.

В эту ночь даже лайка Зоя спала беспокойно. Гул моторов будил ее, она вскидывала голову и тоскливо взлаивала.

Рано утром из совхозной усадьбы пришел рабочий человек и передал три термометра с инструкцией Руссо, как их «заленивить», то есть укрыть нижнюю часть, чтобы при выемке из скважины температура не сразу подскакивала.

Трактор с рельсовой бороной работал, прибавляя к полю новые гектары. Морозов и Любимов выдолбили на краю поля скважины, вставили в них куски цементных труб с пробками и опустили термометры. Среди дня прошел скоротечный сердитый дождик и долина на глазах зазеленела, отмылась. Посмотрели термометр, что был на поле, потом два других — на целине. На развороченном поле было теплей на три градуса, чем на нетронутом. Вот так борона! Сразу — на три!