Кольцо князя-оборотня - [6]

Конь сочувственно всхрапнул, и Федор похлопал благородное животное по шее. Нерон да угодья на болотах – вот и все его состояние, и то Нерона Николаша «подарил» перед отъездом.

От мрачных мыслей графа отвлекло черное пятно, выплывшее из тумана. По мере приближения пятно росло, ширилось, пока не превратилось в темную лохматую стену леса.

– Что это, милейший? – Федор не знал, как следует обращаться к крестьянам, которые так отличались от привычной городской прислуги. Мужик вздрогнул и потянулся за шапкой – ох уж эти провинциальные привычки.

– Отвечай!

– Ведьмин лес! – Проводник согнулся в поклоне и едва не свалился с лошади. Коняшка у него была не чета Нерону – низенькая, грязная, с провисшей спиной и выпирающими ребрами, но шустрая. И болот не боялась, привыкла, видать.

– Сам вижу, что лес.

– Нехорошее место, ваш сиясьва! Ведьмино, как есть ведьмино! – Мужик перекрестился и веско добавил: – Гиблое!

Федор посмотрел на лес с интересом. Они подъехали достаточно близко, и черная стена распалась на сотни угрюмых высоченных елей с тяжелыми темно-зелеными лапами и хрупкими, утопающими в низких облаках верхушками. По спине пробежал холодок, от леса явственно тянуло злом, злом древним, сильным и знающим свою силу. Пожалуй, если ведьмы существуют, то данный лес – их вотчина. Нерон заржал, нервно, тоненько, испуганно, словно стригунок, впервые почуявший запах волка. Что это с ним? Федор на всякий случай подобрал поводья.

– Гиблое место! – настойчиво повторил мужик. – Ехать надобно, а то к темноте не поспеем.

Федор пришпорил Нерона и, только когда лес остался позади, вздохнул с облегчением. Действительно, гиблое место.

– А зверье там водится?

– Волки только, прям напасть, летом воют так, что скотина со страху дохнет, а случается, из лесу выходят и под самые хаты. Той зимой троих насмерть заели!

Что ж, по крайней мере, одно развлечение ему обеспечено.

– А травили волков?

– Так каждый год и стреляем, и ямы роем, да только без толку все.

– Это почему же?

– Вожак у них, ваш сиясьва, заговоренный. Волколак! По ночам он зверем лютым, до крови людской охочим, рыщет, а как запоют петухи, так он шкуру свою сбрасывает и человеком оборачивается.

– Любопытно. – Против ожидания история, рассказанная проводником, не напугала, а развеселила. Это ж надо было такое придумать – оборотень, человек-волк, только дремучая, увязшая в глупых поверьях чернь способна верить в подобные сказки. И Федор хорош, лес ему странным показался, зло привиделось, и он еще считает себя образованным человеком. Решено, по первому же снегу Федор на волков облаву устроит. Мужик, по-своему расценив молчание барина, продолжил:

– Страшен волколак. Ростом с корову, и шерсть у него черная, точно сажа печная, глаза огнем горят, а во рту зубы в три ряда посажены. И не берут его ни нож, ни пуля, потому как зачарованный он, ведьминым словом защищенный ото всякой напасти.

– И чем же его убить?

Мужик почесал седую клочковатую бороду и важно промолвил:

– Надобно пули из серебра, в церкви освященного, отлить, да отчитать над нею «Отче наш» трижды по три раза.

– Чушь какая! – пробормотал Федор.

Внезапно, словно специально, чтобы разрушить хрупкое душевное равновесие заезжего аристократа, по-над равниной прокатился тоскливый вой. Серая шкура болота, заслышав его, вздрогнула и отозвалась низким утробным рыком, земля затряслась, а вместе с ней затряслись и деревца, и мертвый камыш, и люди. Вой нарастал, подобно катящемуся с горы снежному шару. Плач, словно проклятье, выворачивал душу наизнанку, и Федору вдруг показалось, что еще немного, и шар накроет их с головой, раздавит, точно докучливую мошкару, и не спрячешься, не убежишь, не улетишь… Луковский не сразу воспринял наступившую тишину. А сообразив, что непонятный и неприятный звук исчез, едва не расплакался от облегчения.

– Что это было?

Мужичок, нервно озираясь по сторонам, прошептал:

– Ведьмин рог. Зовет его…

– Кого?

– Волколака. Всякий раз, как ведьма в свой рог подует, болото трясется, а стая на охоту выходит. Спешить надобно, пока не стемнело.

– Ну так показывай дорогу! – заорал Федор, проклиная и ведьму, и оборотня, и не в меру говорливого крестьянина, и Николашу с картами, и свой собственный глубинный страх, который заставляет нестись вперед по узкой тропе, прижимаясь к мокрой от пота и пены лошадиной шее.

До темноты. Откуда-то Луковский знал, что добраться до поместья нужно до наступления темноты, иначе…

Успели.

За высокой, в два человеческих роста, оградой Федор позволил себе перевести дух и оглядеться. Небо догорало закатом, туман, поднявшийся с болота, казался неестественно белым и липким, он вползал во двор вместе с темнотой и вонью.

Определенно, жить здесь невозможно. Дом возвышался мрачной каменной горой, холодной и неуютной, как ноябрь, как сами Урганские топи…

– Приехали, стало быть.

Федор обернулся. Глупо, должно быть, он выглядит, стоит посередь двора, точно провинциал на Петербургском вокзале.

– Давайте знакомиться, я Алексей, а вы, должно быть, Федор Андреевич Луковский, наш долгожданный наследник. Долго же вы к нам добирались.

Из-за тумана и темноты Алексей представлялся некой смутной фигурой.