Кольца Джудекки - [18]

Руки повисли. А там и весь он отстал.

В гору поднимались неспешно. Впереди, естественно, Горимысл. За ним - свита, в хвосте которой терялся Илья. Он быстро устал. Стало жарко. Пришлось снять куртку и нести в руках. Тошнило. Мысли объявлялись отрывочные и не вполне логически безупречные. Пондравился? - это как? Это что? Горимысл свет Васильевич, так, укрепляет свои позиции против Хвостова? Или честно болеет за дело? Правдоподобно и от того опаска пробирает. Видели, знаем, плавали. Как выручил-поднял проявленца, так и скормит его при случае. Не жалко. Кто Горимысл и кто Илья? А если "пондравился" и есть главный аргумент, от которого все танцуется в городе Дите?

Ну, попросят тебя: присмотри за Хвостовым: что сказал, что сделал; компромата накопать… Какая же, хрень в голову лезет! Это - инхфекция, не иначе. Должно, от лейб-коновала заразился - подлючесть кудрявая, передается при словесном контакте, распространяется на не привитых. Привитые переносят в легкой форме, исключительно молча.

Так, о чем я думаю? О человеческих ценностях? Браво! Тащусь в мэрию города Дита, находящегося, согласно описаниям где-то в шестом круге Ада, и размышляю о подлости. Вы, г-н Донкович, рехнувшись? Или все же не Ад? Значит - выжить!

Зубами прогрызть дорогу назад. А если придется - по трупам?

Илья остановился. Комиссия уходила. Следовало отдышаться. Предыдущая мысль канула.

Он не стал ее догонять. Не захотел?

Или время не пришло?

Мэрия располагалась в здании из трех этажей - поверхов - как отрекомендовал Гороимысл. Против опасения, что тотчас потянут на в присутствие, новому эксперту показали его комнату. Казематик с узким оконцем под потолком даже умилил. Три недели в людной палате под стоны увечных и храп Гаврилы научили ценить одиночество.

Провожатый, объяснил насчет ужина: вечером на раздаче получишь свою порцию, день нынче не присутственный, так что, обеда не положено. Фиг с ним, решил Илья и, наконец, во исполнение своей первой в городе дите мечты, разделся и завалился спать в настоящую, хоть и жесткую постель.

Первые дни в мэрии прошли под непрерывные вопли Хвостова. Случись комиссарской воле воплотится в материальную силу, от Ильи осталась бы куцая горка пепла. Но Горимысл веско укоротил сутягу: дескать, дохтур прошел большинством голосов.

Решили: будет эксперт в комиссии. Не хочешь подписывать - твое дело. Крики поутихли. Хвостов, разумеется, не примирился, но на время оставил попытки выжить Илью.

Дело, к которому его определили, оказалось не пыльной, муторной, как утро рабочего дня синекурой. Илья быстро заскучал. А заскучав, приступил к расспросам.

Устройство здешнего мира / если оно - мир /ему так никто и не растолковал.

Похоже, сие не очень интересовало здешних невольных поселенцев. Живут себе, и живут. Крыша над головой есть. Каша - два раза в день. Дома жены отдельные еще чего сготовят. Дело исправляют. Вон опять проявленец попался, а что на решетку кидается, так то - от испуга. Погоди маленько, дни через три в себя придет. И приходили. Отвечали на положенные вопросы. Если Илья просил, раздевались, показывали раны или увечья. На дальнейшее его юрисдикция не распространялась.

Илья как-то заметил на одном до посинения испуганном мужичке вшей.

- Не плохо бы санитарную обработку провести. Хоть помыть его.

- Ништо, - отозвался Горимысл. - Сами сдохнут. Заметил, алъ нет? Ни тараканов тут, ни мышей. А какая и забежит, так то - проявленка. Ее велено ловить и Иосафат Петровичу сдавать. Он распорядится.

- Вы их убиваете?

- Придумал тоже. Зачем скотину губить? Господин Алмазов к себе тварь забирает. У него они живут, а кои и расплождаются.

На вопрос, кто такой г-н Алмазов, тот же Горимысл коротко бросил:

- Сам увидишь.

Потом Илья докопался до приходных книг - гордости Иосафата Петровича. Почерк председатель трибунала имел ровный и убористый. Но в тексте наличествовали элементы дореформенной письменности. Яти и ижицы страшно мешали при чтении. Илья не сразу приноровился. Зато через некоторое время уразумел: численность населения Алмазной слободы города Дита была практически постоянной. В месяц проявлялось от трех до пяти человек. Такое же количество погибало на очистных работах и в других передрягах. К тому же, периодически собирались этапы в отряды.

Осужденные на такую суровую меру ждали отправки в тюрьме.

Илья спросил о летосчислении. Ему пояснили: ни к чему сие народу. Сколько же лет здешней истории? - не унимался Донкович. А бес его знает. Выяснилось, раньше счет нет-нет да вели. Но периодически наступало лихолетье: то моровое поветрие, то нашествие диких тварей с суши, то обрывался приток проявленцев. Слобода вымирала мало не вся. Народ начинал роптать. В воды реки, традиционно, летела городская верхушка. Ее место тут же занимали выборные. Они и начинали отсчет новой эры.

На другом берегу скучилась Игнатовка. Две слободы соединял монументальный мост.

Его, как понял Илья, пытались однажды снести - не получилось. Строили в древние времена города Дита основательно. После неудачной попытки разрушить единственную связующую коммуникацию, власти с той и с другой стороны постановили: держать на мосту приграничную стражу. Переход из одной слободы в другую оговаривался отдельно: если человеку, преследуемому толпой, удавалось вбежать на мост и там, отбившись от гонителей и стражи, добраться до середины, он принимался в сопредельную слободу. Дальнейшее его существование, правда, было связано с массой ограничений: непременный карантин, отдельное поднадзорное поселение, отказ в любой должности кроме общих работ. Человек годами числился в подозрительных. На него частенько сваливали вину, и он с очередной партией уходил в отряды. Наверное, именно по этому беглецы с Игнатовской стороны случались чрезвычайно редко. А из Крюковки и того реже. Однако тамошний режим считался менее враждебным и такие перебежчика, как, например, Ивашка, могли претендовать на лояльное отношение властей.