Коктейль со Смертью - [34]

Я пообещала, что буду иметь ее в виду, попрощалась, и мы наконец ушли. Какое облегчение было выйти из этой квартиры и подъезда на свежий воздух. Увиденное мною так отличалось от того, к чему я привыкла. Я ничего не знала о жизни представителей этого социального слоя и, надо признать, не хотела знать. В этом районе наверняка живут множество людей со своими интересами, стилем жизни, религиозными взглядами. Но лучше прочитать о них в газетах, чем встретить на улице. Мне было противно пить безнадежность из треснутых кружек и общаться с людьми, которые могли внести хаос в мою и без того непростую жизнь. Я сама себе поражалась — ведь всегда считала себя толерантной и открытой ко всему новому. Боюсь, я не одна такая. Мало кто согласился бы лишиться радостей жизни, общаясь с такими персонажами, как мать Габриэллы, даже из гуманных соображений. Возможно, назначая подобным ей социальное пособие, государство откупается от необходимости иметь с ними дело.

Габриэлла шла рядом, засунув руки в карманы, не глядя на меня и еле волоча ноги, и я представила, какие борозды оставляла бы она, если бы шла по снегу. Снег всегда вызывал у меня приятные ассоциации: свежий воздух, ярко-синее небо, белоснежные горные вершины, мятно-карамельные каникулы.

Я посмотрела на нее. Интересно, что творится у нее в голове? Я знала только, что после окончания гимназии она ничем не занималась. Чем же заполнена ее жизнь? О чем она думает, что чувствует, мечтает ли о чем-нибудь?

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два, — нехотя ответила Габриэлла.

— Ты где-нибудь работаешь?

Она покачала головой.

— А когда закончила гимназию?

— Три года назад.

— И что потом делала?

Я словно клещами вытягивала из нее ответы.

— Ничего. Я болела.

— Болела?

— У меня болит колено. Раньше я много бегала, а потом у меня начало болеть колено. Очень сильно. И боль не проходит.

— Так значит, ты не поступала в университет и не работала?

Габриэлла пожала плечами. Я сочла это отрицательным ответом.

Как можно жить без цели и мечты? Даже я, с моей пустотой внутри, силой воли заставляла себя вставать по утрам и наделять смыслом любой, даже самый безрадостный день. А может, мне так только казалось… Но все равно моя пустота внутри — ничто по сравнению с жизнью тех, у кого она полностью лишена смысла. Трезвеннику трудно понять алкоголика («надо только перестать пить»), а оптимисту — пессимиста («выше нос, жизнь прекрасна»).

— Что ты хочешь в жизни? У тебя есть мечты или…

Габриэлла молчала так долго, что я уже не надеялась услышать ответ. Но вдруг она повернулась ко мне и заговорила. Более того, произносила связные фразы с подлежащим, сказуемым и второстепенными членами предложения.

— Мой айкью сто двадцать три. Только у пяти девушек моего возраста из ста такой. Но я не хочу учиться.

— Почему?

— Неважно, что я делаю.

— Как это?

Габриэлла пожала плечами. Это была какая-то пародия на разговор. Я узнала только, что ее ничто не интересует: ни учеба, ни работа, ни спорт, ни книги, ни даже телевизор. По выходным Габриэлла обычно спала, а все остальное время проводила с Робертом. По ходу беседы выяснилось, что она впервые попробовала спиртное в тринадцать лет и с тех пор пила регулярно, а еще принимала экстази и другие наркотики, мешая их с таблетками и алкоголем, когда чувствовала такую потребность. Ее детство было ужасным, мать была ужасной и жизнь — тоже ужасной.

— Всех волнует только внешность, — вдруг сказала она. — Никто со мной не говорит. Никто меня не слушает. У меня ужасная жизнь.

На вопрос, где и как она узнала свой айкью, Габриэлла не ответила.

— А Роберт? — невольно вырвалось у меня. Я забыла, что, по легенде, могу и не знать имени ее друга. Но, несмотря на свой уникальный айкью, Габриэлла либо не заметила этого, либо не захотела замечать.

— С ним все о'кей.

Так я поближе узнала Габриэллу. Отца своего она не помнила и не исключала, что его уже нет в живых. Дома у нее две комнаты: «Когда в одной становится слишком грязно, я перебираюсь в другую». Я вспомнила, что Малькольм поступал так же, но в его квартире по сравнению с той, которую я недавно покинула, был просто образцовый порядок.

Я накинула одеяние и затянула пояс, хотя вскоре мне предстояло развязать его. Мы подошли к парковке, которая выглядела заброшенной, хотя там стояли несколько машин. Снова занервничав, я повторяла про себя, что должна сделать: распахнуть одеяние, достать флакон, глубоко вдохнуть и ждать смерти. Потом проследить, пока цвета во флаконе успокоятся, заткнуть его пробкой и бросить в почтовый ящик. Оставить труп и уйти. Звонить в «скорую» в мои обязанности не входило. Габриэлла стояла посреди парковки. Теперь она впервые посмотрела на меня.

— Почему ты обратилась ко мне? Многие куда красивее.

Услышав этот неожиданный вопрос, я пояснила, что не внешность, а типаж имели значение. Я чувствовала, что время истекает. Не только для нее, но и для меня. Поэтому попросила ее встать спиной к машине и держаться естественно. Дрожащими пальцами я развязала пояс, распахнула одеяние, достала флакон из внутреннего кармана, вытащила пробку и, хотя голова моя раскалывалась от волнения, попыталась сделать глубокий вдох.