Кокон - [3]

Она что-то кричала за дверью. Дэнни не разобрал, что именно, да ему и дела до этого не было, поскольку он сам орал изо всех сил: «И больше никогда не приходите!» После чего девушка скатилась с лестницы и отправилась искать отца Дэнни.

Как и можно было ожидать, тот посочувствовал ее судьбе, согласился, что необходимо принудить сына к известной дисциплине, а затем, вернувшись к своей трубке и рукописи, выкинул все это из головы.

На следующий день Дэнни сказал горничной, что отныне запрещает ей входить в комнату, ни для того, чтобы заправлять постель, ни делать уборку.

— Еще посмотрим, — сказала она, — не будет ли это тем удовольствием, на которое я и не смела рассчитывать в этом мире, если мне никогда не придется входить в эту вонючую комнату.

Она снова обратилась к отцу Дэнни, и на этот раз, явно неохотно, он позвал ребенка.

— Этель говорит, что ты не хочешь ее пускать в свою комнату, — сказал он, глядя на него поверх очков.

— С этим нельзя больше мириться, — ответил Дэнни. — Понимаешь, папа, она ничего не смыслит в гусеницах, коконах и во всех этих вещах, и после нее повсюду такая неразбериха.

— Но кто же станет заниматься заправкой твоей постели, уборкой пыли и остальным?

— Я сам, — объявил Дэнни. — Это справедливо. Если я не хочу, чтобы входили в мою комнату, то должен буду заняться всем этим сам: убирать постель, например, наводить порядок.

— Сказано по-солдатски, мой мальчик. Я понимаю твои чувства, и если ты действительно желаешь пойти на соглашение, взяв на себя определенные обязательства, то я не вижу, почему этому не быть. Но, — и он навел на ребенка разрезной нож, выточенный из моржового клыка, — если твоя комната не будет чистой и приведенной в порядок, мы будем вынуждены отменить данную привилегию; не забывай об этом.

Отец, радуясь тому, что встреча не приняла тягостного оборота, которого он боялся, сказал сыну, что тот может идти. С этого дня Дэнни носил ключ от комнаты в своем кармане.

Поскольку гусеница отказалась от всего набора листьев, предложенных ей, а перестают они есть перед переходом в состояние куколки, Дэнни понял, что в тот момент, когда он снял ее с побега сассафраса, она как раз была занята приготовлением своего кокона. Теперь гусеница находилась в состоянии возбуждения, близком к конвульсиям; она передвигалась в своем ламповом стекле, переползая с сучка на сучок, на первый взгляд бесцельно, на самом деле — выискивая, где бы прикрепиться. Наконец, после целого дня, проведенного в этом блуждании, гусеница прицепилась к развилке веточки и принялась плести свой кокон. Еще через двадцать четыре часа шелковый аламбик[1] был закончен.

Теперь Дэнни нечего было наблюдать; тем не менее, он простаивал часы напролет, устремив глаза на кокон, обвисавший на стебельке сассафраса, как паразитический нарост. Сосредоточенность Дэнни была такой, что, казалось, его взгляд разрывает шелковый покров и просматривает в мельчайших деталях таинство, разворачивающееся внутри.

Дневные выходы Дэнни на поиски обычных куколок случались все реже и реже. Они представляли для него теперь интереса не более чем гранаты для любителя изумрудов. Его худое загорелое лицо сделалось отекшим, а ладони белыми и постоянно влажными.

Месяцы зимы тянулись нескончаемо, и затаенное нетерпение Дэнни распространялось только на то, что находилось внутри кокона. Его комната была холодной, никогда не проветривалась, так как необходимо было поддерживать низкую и постоянную температуру, чтобы кокон мог просуществовать в забытьи до весны. Постель заправлялась лишь изредка, и толстый слой пыли и грязи покрывал паркет. Раз в неделю горничная оставляла у двери половую щетку и совок для мусора, а также чистые простыни. Дэнни забирал только эти последние, и они образовывали на полу комнаты кипу, к которой он не притрагивался неделями. Отец интересовался его здоровьем лишь для того, чтобы к положенному по закону и ипохондрическому письму своей жене добавить постскриптум, упоминающий о том, что их сын чахнет, и когда он получал встревоженный ответ, спрашивал мимоходом у Дэнни, хорошо ли тот себя чувствует. Утвердительный, хотя и осторожный ответ ребенка, похоже, вполне его удовлетворял. Он посылал жене открытку, сообщавшую, что сын уверяет его в своем добром здравии, и на этом считал собственные обязанности исполненными.

Когда апрель подходил к концу, Дэнни переместил свое сокровище поближе к окну, чтобы солнце пробудило то, что пребывало внутри в состоянии летаргического сна. Через несколько дней у Дэнни возникла уверенность, что оно старается освободиться, так как кокон теперь казался бестолково пляшущим на своей нити. Он бодрствовал всю ночь, с красными и опухшими глазами, прикованными к кокону, словно к предмету с гипнотической властью. Отец позавтракал один, и к девяти часам его озабоченность возросла до такой степени, что он послал горничную узнать, все ли в порядке. Она со всей поспешностью вернулась рассказать, что в Дэнни еще достаточно жизни для того, чтобы нагрубить ей. Отец в ответ пробормотал что-то о матери, здорово устроившейся со своей ответственностью. Горничная заявила, что она, не в обиду будь сказано, хотела бы получить неделю отдыха. Она рвалась перечислить побудительные причины, но хозяин небрежным жестом отпустил ее, попросив лишь подождать до того, как найдет кого-нибудь на замену.