Коко Шанель - [67]

Сюжет балета «Голубой экспресс» был довольно прост: обеспеченная публика приезжает на курорт, чтобы поразвлечься, на известном поезде «Le train bleu», реально курсировавшем в то время до Средиземноморья. Его персонажи — пловцы, теннисисты и атлеты, отдыхающие, принимающие солнечные ванные, влюбленные парочки и просто праздношатающаяся публика. Артисты во время спектакля имитировали игру в теннис, гимнастику и прочие пляжные спортивные развлечения. Скульптор Анри Лоран не просто до этого не создавал декораций для театра — он к тому же никогда не был на море. Позже Лоран увлекся кубизмом, что нашло свое отражение в декорациях к «Голубому экспрессу». А что же костюмы Шанель? Габриэль не стала ничего придумывать специально для сцены: она взяла настоящие спортивные костюмы, обувь, купальники. В качестве ткани использовалось ее любимое джерси, как нельзя лучше подходившее для воплощения ее идей. У «чемпионки по теннису» на голове красовалась белая повязка, и весь наряд (рубашка и юбка) тоже был белоснежным. «Игрока в гольф» Шанель нарядила в полосатый пуловер, из-под которого высовывались воротник рубашки и галстук. На ногах — твидовые брюки для гольфа и носки в полоску. «Красавчик» и «Жемчужина» были одеты в подобие купальников: трико из джерси и панталончики. Так же выглядели и остальные актеры, которых насчитывалось около тридцати человек. Габриэль не гналась за живописностью, а старалась одеть танцоров в реально существовавшую одежду. И разумеется, костюмы получились совсем не такими, как представляла себе Нижинская туалеты молодых мужчин и женщин, страстных любителей средиземноморских удовольствий и «Голубого экспресса», о роскоши которого ей прожужжали все уши. Премьера спектакля прошла 20 июня 1924 года в театре на Елисейских Полях. Успех был оглушительный: весь свет посчитал своим долгом побывать на представлении.

После «Голубого экспресса» Шанель еще несколько раз будет создавать костюмы для театра — правда, много позже не захочет рассказывать о своей работе. Почему-то этот период она вычеркнет если не полностью, то по большей части. Среди спектаклей, над которыми работала Шанель, — «Орфей» (1926). Премьера состоялась 5 июня в Театре искусств. Спектакль состоял из тринадцати коротких сцен и считался первой серьезной драматической работой Кокто, сочетавшей в себе комические и драматические элементы. Действие происходило в современной квартире, где зеркала и другие предметы играли роль символов. Кокто ввел в пьесу несколько придуманных им самим героев, в том числе Смерть, которую облачил в ярко-розовое вечернее платье. Именно над этим платьем работала Коко Шанель. В Париже «Орфей» шел две недели подряд и затем множество раз ставился другими театрами в самых разных странах. В 1929 году Габриэль создала костюмы муз в пьесе «Аполлон, предводитель муз» — туники, стянутые в трех местах мужскими «бабочками» известной фирмы Charvet (у нее покупал свои «бабочки» Артур Кейпел). Причем в первой постановке «Аполлона» в 1928 году Шанель не участвовала, Кокто ее пригласил переделать костюмы, когда спектакль ставили второй раз. Настоящим взлетом стала постановка «Царя Эдипа», в которой впервые участвовал Жан Маре. Именно на слушаниях, направленных на завершение труппы, сорокавосьмилетний Кокто впервые встретил двадцатичетырехлетнего Маре, начинающего актера из мастерской Шарля Дюллена. Кокто дал ему роль Хора, и для Маре это стало подлинным началом карьеры. «Я родился дважды, 5 декабря 1913 года и в тот день 1937 года, когда встретил Жана Кокто», — любил он говорить о своем наставнике, о своем Пигмалионе.

Спектакли начали идти 12 июля 1937 года в новом театре «Антуан» и длились три недели вместо одной запланированной. Критики приняли спектакль без восторга. Но «Царь Эдип» все же вызвал настоящий приступ любопытства, который спровоцировали Кокто и его подруга Шанель. Это представление раздражало и соблазняло одновременно. Сценическое устройство поражало: члены хора рассаживались в зале по обе стороны сцены. Жан Маре появлялся полуголый, окровавленный, в костюме, созданном Коко Шанель из полосок белой ткани, как у мумии, вызывал удивление, и это заставляло думать. Кокто вспоминал: «Зрелище было необычайной красоты, настолько необычной, однако, что некоторые зрители оставались бесчувственными или даже возмущенными. Зрители перешептывались, другие хихикали. Со своего пьедестала я сражался; я резко поворачивал голову к смеющимся и смотрел на них неподвижным глазом». Еще одна его постановка, «Рыцари круглого стола», состоялась 14 октября 1937 года, и вновь там играл Жан Маре, а костюмы создавала Шанель. Однако этот спектакль не снискал большой популярности, а про Маре газеты писали скупо: «Он красив. И всё». Тем не менее спектакль стоит упоминания, ведь над костюмом для Жана Маре работала не только Коко Шанель — панталоны актеру расписывал молодой стилист, которого звали Кристиан Диор.

Как-то раз уговаривая постановщика взять Шанель для создания костюмов в спектакле, Кокто сказал: «Коко Шанель снабжает меня роскошными материалами и бижутерией на многие тысячи франков». Конечно, его отношение к Габриэль нельзя считать исключительно меркантильным, но исключительно дружеским тоже назвать нельзя. Шанель оплачивала его счета в клинике, где он лечился от наркотической зависимости, а они были огромными, так как Кокто не считал нужным в чем-то себя ограничивать. Проходя лечение в течение зимы 1928/29 года, он написал ставшую впоследствии знаменитой книгу «Опиум», в которой рассказывал не столько о своей зависимости, сколько о друзьях и коллегах. Тогда Кокто так и не вылечился. Но кроме «Опиума» написал еще более культовое произведение «Ужасные дети», где также упоминаются его наркотические ощущения: за описанием самого опиума — «Газету развернули. В ней лежал, завернутый в китайскую бумагу того сорта, что рвется, как вата, темный комок величиной с кулак. Зарубка на нем зияла блестящей красноватой раной. Вообще же он был землистый, вроде трюфеля, и источал то аромат свежевыкопанного дерна, то крепкий запах лука и гераниевой эссенции» — следует описание ощущений опиомана: «Его тела больше не было. Он плыл по течению, почти обретя прежнее блаженство. Но внутренняя сухость, полное отсутствие слюны сжигали ему горло, язык, вызывали в сохранивших чувствительность участках кожи ощущение невыносимой шершавости… Удары его сердца передавались пружинам кровати, извлекали из них музыку. Его руки превращались в древесные сучья; кора их покрывалась набухшими жилами, солдаты крутились вокруг этих сучьев, и все повторялось снова и снова».