Коко Шанель - [59]

Глава шестая. Здесь русским духом пахнет

Венеция после той поездки на автомобиле по Италии навсегда останется любимым городом Габриэль. Серт выполнял роль гида; говорил он с дичайшим акцентом, но из него выплескивалась просто безудержная энергия. Иногда Мися оставалась спать в отеле, но Серт с Шанель шли бродить по итальянским улочкам. Наивысшей точкой явилась Венеция, где пахнет затхлостью от каналов, через них протянуты веревки с бельем, славно конкурирующие с мостиками, где роскошь дворцов соседствует с облупленными домами, из окон которых дородные итальянки кричат что-то громогласно своим детям. Серт вписывался в этот город великолепно. Он научил ее Венеции, как он один умел это делать, он заставил ее Венецию полюбить. По-своему — если послушать его, истинное представление о городе нельзя получить только по его дворцам, церквям, общественным зданиям, знаменитым статуям и прославленным потолкам. Хосе Мария Серт предпочитал достопримечательностям вкусную еду. И так толстый, он мог заказать огромное количество еды и вина. Габриэль отмахивалась — ей столько не съесть, но ему было все равно: главное, чтобы стол ломился от яств.

Именно в Венеции трио путешественников случайно встретили Дягилева, который завтракал с великой княгиней Марией Павловной Романовой. На тот момент княгине исполнилось 30 лет. После революции ей удалось бежать из России: сначала в Румынию, где ей и ее второму мужу дал прибежище король, потом они переехали в Париж. С Дягилевым Мария Павловна была знакома еще в дореволюционный период, когда ее положение позволяло оказывать ему покровительство. В Венеции Мария Павловна и Дягилев общались уже как два эмигранта, потерявшие все и пытавшиеся выжить в новых для себя условиях. Дягилев планировал новую постановку «Весны священной», но денег на нее у него не было, о чем и шла беседа с великой княгиней. Серты и Шанель присоединились к завтраку. Габриэль ничего не говорила, как и во время таких же встреч в Париже. Она помнила премьеру «Весны», от которой у нее остались весьма смешанные чувства. Если говорить о Мисе, то она Дягилева знала с 1908 года, когда попала в парижскую Оперу на «Бориса Годунова». Спектакль так потряс женщину, что она скупила все нераспроданные билеты, чтобы у Дягилева сложилось впечатление финансового успеха и он вновь вернулся в Париж. Но в 1920 году Мися помочь деньгами давнему другу не могла. Их с Сертом собственное положение пошатнулось, и Дягилеву за завтраком она ничего не сказала, лишь выразила сочувствие. А вот Шанель, хоть и сидела тихо, запомнила ту беседу.

Вернувшись в сентябре в Париж, Габриэль первым делом отправилась к Дягилеву, чтобы предложить ему чек, который покрывал требуемые расходы даже с избытком. Сергей Павлович с трудом узнал Шанель, поначалу даже не желая ее принимать. Но когда она протянула ему чек, он был потрясен. Еще более его удивила просьба Мадмуазель не говорить никому, от кого он получил деньги. В следующем году, правда, Дягилев раскрыл инкогнито Шанель своему помощнику Борису Кохно: тот вел дневник и записал рассказанное. В 1979 году меценат Хуан Гильермо де Бестиги купил у Кохно дневники и подарил Французской национальной библиотеке (сам Кохно умер в 1990 году). Таким образом, о поступке Шанель стало известно более чем через полвека. Есть предположения, что Мися знала (или догадывалась) о том, кто дал Дягилеву деньги на постановку «Весны». Потом они выручали общего друга не раз. Последняя помощь, которую они ему оказали, к сожалению, касалась похорон: когда Дягилев умер в Венеции, у него не было денег и оплачивали похороны Мися и Габриэль…

Роль мецената пришлась Коко по душе. Со стороны казалось, что она успокоилась и перестала переживать смерть Кейпела. Это не соответствовало истине, просто Габриэль запретила себе показывать чувства на людях. Она больше не молчала в компании друзей Миси — напротив, сама открыла двери «Бель Респиро», чтобы создать там собственный салон. Узнав о тяжелом положении Стравинского, Габриэль тут же предложила ему вместе с женой и детьми переехать на ее виллу, чем семья и воспользовалась. Два года в «Бель Респиро» не смолкали звуки рояля. Кокто так описывал работу гения: «У Стравинского порядок устрашающий. Как в операционной. Этот композитор врос в работу, облачился в нее, он весь, как человек-оркестр в давние времена, увешан музыкой, он строгает ее и покрывает все вокруг слоем стружки, он неотделим от своего кабинета. Где бы ни был Стравинский… он всегда в панцире, как черепаха. Пианино, барабаны, метрономы, цимбалы, американские точилки, пюпитры — все это его дополнительные органы. Так же, как ручки управления у пилота или разные усики и щетинки у насекомого в брачном наряде, которые мы видим в тысячекратном увеличении на экране».

Постоянно общаясь с Габриэль, Стравинский даже увлекся ею, но его чувства были безответны. Несмотря на патетику, с которой музыкант встретил сие известие, он не чурался и далее жить под ее крышей. В самом начале своего знакомства с Коко он был в нее влюблен, как это часто случалось со всеми, кто так или иначе приближался к ней — она просто околдовывала. Со своей стороны, Габриэль восхищалась им как композитором и любила как друга. Всю жизнь она держала на ночном столике подаренную им икону, которую, отправляясь в поездки, она укладывала в чемодан (по ее просьбе ее даже похоронили с этой иконой). По прошествии нескольких лет, переехав, Стравинский продолжал получать от Шанель финансовую помощь. Он писал Мисе: мол, сидим без гроша, напомните, пожалуйста, о нас Мадмуазель.