Коко и Игорь - [58]

— Не могу поверить, что ты можешь быть настолько бессердечным. Такая жестокость необъяснима. — У Екатерины высоко вздымается грудь, надуваются жилы на шее. Она изо Всех сил старается не заплакать. Жизнь подошла к горестному финалу — вот, что проносится в ее сознании.

— Я поддерживала тебя, терпела твое дурное настроение, родила тебе детей… — Она отворачивается, натягивает на себя одеяло, ее душат рыдания.

До сих пор Екатерина была согласна с тем, что Игорь проводит долгие часы за фортепиано, что она целыми днями не видит его. Была терпима к его злости и к его гордости, к его надменности. Но прежде ей никогда не рассказывали об его адюльтерах. Она чувствует себя уничтоженной. Ей трудно все это выдержать.

— Я здесь задыхаюсь, — всхлипывает она.

По стене быстро пробегают тени от колышащихся листьев. Кажется, что все предметы в комнате — в заговоре. У лилий торчат ядовитые жала. В раковине спрятаны тайные уши. Занавески существуют для того, чтобы все от нее скрывать. Екатерина вцепилась в одеяло. В ней назревает взрыв. Изнутри поднимается могучая волна жестокости, лицо превращается в гримасу.

— Ты — ублюдок! — в припадке удушья шипит Екатерина. — А она — проститутка!

На нее накатывает первобытная стихия. Она хотела бы дать Игорю пощечину, вцепиться ему в волосы и выдернуть их, пнуть его ногой. Но порыв длится всего секунду. Жестокость — не в ее стиле. В ней нет никакой дикости. Она слишком сильно связана приличиями, слишком сдержанна. В ней существует слишком толстый пласт благовоспитанности, и она себя за это проклинает. Минуту назад она залепила бы ему пощечину — и, возможно, от этого ей стало бы лучше. Он, быть может, стал бы ее больше уважать. Но грубые инстинкты мгновенно испарились — а с ними и остатки сил.

— Екатерина, она не проститутка, — замечает Игорь.

Чувствуя, как к горлу подступает мокрота, Екатерина шепчет:

— Меня тошнит.

Продолжая сидеть рядом друг с другом, они избегают прикосновений. Игорь смотрит на жену, думая о жестокости своих слов. Ему не верится, что он их произнес. Он просто не мог остановиться. Он должен был ей все сказать. Это само вырвалось. Он сожалеет, что не сделал этого мягче, но теперь испытывает удивительное облегчение.

Что бы такое сказать ей в утешение?

— У нас же четверо замечательных детей! — При этих словах что-то сжимает его грудь.

Непонятно, слышит ли его Екатерина. Она слишком долго сдерживалась. Ее бьет дрожь.

— Почему ты меня не любишь? — Ее голос звучит хрипло и надтреснуто. Она плачет. Лицо сморщилось, челюсти напряженно сжаты. — Игорь, мне страшно!

— Не бойся.

— Но мне страшно!

— Чего ты боишься?

— Я действительно больна. Я чувствую, как что-то, забравшись в меня, вытягивает все изнутри. — Кажется, что в комнате нечем дышать. Ужас наполняет ей грудь.

— Но врач сказал, что прогноз хороший.

— Я знаю, но я видела это собственными глазами. Я видела свою смерть.

— То, что ты видела, — всего лишь рентгеновский снимок.

— Можно я у тебя о чем-то спрошу? — очень тихо произносит она.

— Конечно.

— Есть там что-нибудь еще?

— Что ты имеешь в виду?

Глаза Екатерины сверкают, она не надеется на милосердие.

— Я имею в виду, что мы состоим лишь из костей и кожи. И за этим больше ничего нет.

— Нет, я этого не принимаю.

— Но отбрось в сторону факт существования наших тел — отбрось это, и что остается?

Игорь колеблется, он озадачен. Оглядывает комнату. Пробегает взглядом по иконам над кроватью, по занавескам, колышущимся у окна. Слышит пение птиц в саду. А потом приходит ответ — настолько простой, что это ясно и ребенку. Слова цепляются друг за друга, следуя ритму, невидимым струнам. Возвышенное воплощение Его голоса, одиноко звучащего над пространством.

— Что? Ну конечно же, музыка!

Екатерина смотрит на него — и ничего не понимает. Огорченная, опечаленная, она покачивает головой.

Игорь отвечает чисто интуитивно — и знает, что для нее это не ответ. Хочет сказать что-то еще, но не находит слов и молчит. После долгой паузы, которая только углубляет пропасть между ними, он тихо встает. Пытается поцеловать Екатерину, но та отстраняется. Он выходит из комнаты, так и не оглянувшись, не произнеся ни слова, и возвращается в студию.

Екатерина рыдает. Лицо ее скривилось, глаза покраснели. Печаль ее бездонна.

Снизу доносится глумливая музыка пианолы. Еще несколько минут грудь Екатерины поднимается и опадает, подавляя вовсе не музыкальные рыдания.

10 сентября 1920

Дражайшая маменька!

Надеюсь, у вас все хорошо. Очень хочу сказать вам, что нам здесь вас не хватает. Екатерина и дети шлют вам свою любовь и поцелуи.

Я снова писал в посольство с просьбой дать вам визу. Посол — разумный человек. Он не предвидит никаких осложнений, но там скопилось много таких же дел, говорит он, так что необходимо время, чтобы продвинуть каждое из них. Будьте терпеливы, а мы продолжаем молиться, чтобы вы скорее воссоединились с нами.

У детей все в порядке. Федя становится красивым мальчиком. Ему все больше нравится рисовать. Вчера он закончил великолепный рисунок дома, который я вкладываю в конверт, так что вы увидите, где мы живем. Сулима делает успехи по фортепиано. Мне кажется, он сам по себе очень дисциплинирован, это даст хорошие результаты. У него гибкие пальцы и быстрый ум. Людмила с каждым днем становится все выше и выше. Это началось несколько месяцев назад. Ей уже нужна вся одежда больших размеров. А Милена — просто очаровательна. В этом доме к ней относятся как к куколке и, я думаю, хотят, чтобы так все и оставалось.