Кокаин - [45]

Пьетро Ночера, чувствуя в этом больше фразерства, чем искреннего и непоколебимого решение, ответил:

— Не разыгрывай трагика, Тито! Не говори о смерти. Жизнь — это фарс, водевиль.

— Знаю, Ночера. Но так как меня он не веселит, то и хочу уйти до конца представления.

— Ты не лишишь себя жизни, — ответил Ночера. — Ты слишком настойчиво говоришь об этом. Во всех твоих словах сквозит желание найти зацепку, чтобы потом сказать: «То, что ты говоришь мне совершенно верно: не стану убивать себя». Я же, наоборот, дорогой Тито, отвечу тебе: кончай свои счеты с жизнью.

— Браво, Ночера! Вот именно от тебя я и хотел услышать ободряющее слово. Единственно, что меня смущает, это то, что я не могу остановиться в выборе рода смерти. Отравиться газом? Это слишком медленно. Ведь это не вежливо заставлять смерть сидеть долго в прихожей, в особенности, когда мы сами приглашаем ее; нельзя также впускать ее по черной лестнице, когда она должна войти неожиданно с парадного входа. Лучше всего было бы умереть в открытом море. Быть в зале первого класса, в обществе самых красивых и богатых дам, под звуки чарующей музыки пойти ко дну — это было бы то, что мне больше всего нравится, но что поделаешь, Ночера, если я страдаю морскою болезнью.

Поэтому приходится отказаться от этого рода смерти. Ты, Ночера, должен будешь позаботиться о моем трупе. Я хочу, чтобы меня сожгли в крематории.

— Что за глупости!

— Знаю. Один великий ученый сказал: хочу, чтобы меня сожгли, именно потому, что это глупо.

— А мне так все равно, — заметил Ночера, — бросят ли меня в болото или похоронят в Вестминстерском аббатстве.

— Мне же улыбается идея, — ответил Тито, — обмануть надежды подземных насекомых поживиться моим трупом. Мысль о том, что черви будут глодать меня после смерти, возмущает меня. Итак, ты позаботишься о том, чтобы меня сожгли: это очень интересное зрелище. Ты никогда не видел? Тело кажется живым: оно подымается, корчится, простирает руки, принимает самые невероятные позы.

— Неправда.

— Когда увидишь, как меня будут сжигать, то согласишься со мной. Посоветуй же мне хороший способ смерти.

— Бросься с пятого этажа.

— Можно упасть на чужой балкон.

— Бросься под поезд.

— Раз я уже попробовал. Не нравится мне. Притом часто бывают опоздания…

Ночера спокойно ответил:

— Не знаю, что тебе посоветовать. Если все это так трудно, то лучше всего живи.

Тогда Тито стал размышлять в одиночестве и пришел к такому выводу:

«Если я проглочу солидную дозу яду или всажу несколько пуль, тогда смерть неизбежна. Я же хочу выбрать такой способ смерти, чтобы была возможность избежать ее, т. е. дать судьбе, если таковая вообще существует, и если она против того, чтобы я умер, спасти меня. Если я выпью сулемы — умру наверняка, и судьба будет не в состоянии оказать сопротивление. Если брошусь с колокольни — размозжу себе череп, и ни судьба, ни случай, ни Отец Небесный не будут в состоянии удержать меня в воздухе.

Я хочу предоставить случаю возможность спасти меня, если, конечно случай хочет, чтобы я спасся».

Так размышлял он, направляясь в госпиталь. Здесь он спросил докторшу, с которой был вместе в университете. Было время, когда он увлекался ею немного, но как-то не успел этого высказать, и дело заглохло. Потом был период, что он ей нравился, но и это чувство заглохло. Быть может потому, что любили они в разное время.

— Да, Арнауди, мы могли совершенно иначе направить нашу жизнь. Однажды, когда мы шли с вами вместе, я хотела признаться вам, но вы зашли за папиросами и вернулись в возбужденном состоянии: слова замерли у вас на устах. Вы повернули в другую сторону, и мы расстались.

— Пожалуй, я был бы счастливее, чем теперь. Все в нашей жизни зависит от того, что сядешь не в тот трамвай, зайдешь раньше времени в табачную лавку или выйдешь из дому одной минутой раньше или позже.

Затем он поведал ей о цели своего прихода: ему хотелось опять поработать, заниматься в лабораториях и в операционных.

— Я очень рада помочь вам, чем только смогу. Пойдемте в обход.

Они обошли все палаты, побывали в покойницкой, заглянули в анатомический театр, затем вошли в лабораторию. Здесь банки с культурами всевозможных бацилл привлекли внимание Тито, и молодая докторесса охотно давала ему объяснение. Воспользовавшись приходом служителя, отвлекшим внимание докторессы на несколько минут, Тито быстро спрятал в карман одну из трубочек, потом прослушав рассеянно рассказы словоохотливой спутницы, нервно простился и вышел. По дороге домой он с радостью ощупывал трубочку с культурой, приносящей верную смерть.

— Тиф! Тиф! Бациллы тифа. Выпью все содержимое. Если судьбе угодно будет спасти меня, то найдется доктор, который будет в состоянии вылечить.

Он взболтал жидкость, вылил ее в стакан и выпил до дна.

— Она вовсе не противная! — пробормотал Тито, запивая рюмкой шартреза.

Вынул из бумажника карточку Кокаины, посмотрел на нее и взял лист бумаги.

«Лишаю себя жизни, потому, что она надоела мне. Всякий интеллигентный человек, дойдя до двадцативосьмилетнего возраста, должен был бы сделать то же.

Не хочу, чтобы на моих похоронах присутствовало духовенство. Но так как духовенство служит не мертвым, а живым, то, если будут священники, желал бы, чтобы в числе их были также раввин и пастор. Я очень симпатизирую всем священнослужителям, потому что они или пребывают в глубокой вере, и тогда достойны восхищения, или в неверии, и тогда они тоже достойны восхищения, как и все мистификаторы.