Кокаин - [35]

Безногий продавец кокаина продал ему шесть стеклянных тюбиков ядовитого зелья, и Тито, набив им карманы, ходил по Парижу, как те дети, которые не расстаются со своими игрушками и на ночь кладут их себе под подушку Он бродил по самым отдаленным закоулкам Парижа, заходил на кладбища.

Все волновало и раздражало его. Но в одном отношении наступило некоторое успокоение, чего он сразу и не заметил. Кокаин, который в первое время вызывал страшное возбуждение, ослабил теперь свое влияние, и проходили дни, в течении которых Тито не думал ни о прекрасных ножках Мод, ни о мускусе, которым до одури пахло тело Калантан.

Однако, если иногда он представлял себе Мод в объятиях кого-либо другого, ревность просыпалась в нем, и он возвращался домой.

— Кокаина! — говорил ей тогда Тито в порыве страсти. — Кокаина! Ты вовсе не Мод, а Кокаина — яд, без которого я не могу жить. Я бегу от тебя и клянусь никогда больше не возвращаться к тебе, но какая-то сверхъестественная сила снова влечет меня к тебе, потому что ты нужна мне так же, как яд, который и убивает и спасает меня.

Я убегаю от тебя, потому что чувствую на твоем теле отпечатки пальцев других мужчин.

Я убегаю от тебя, потому что ты не принадлежишь мне безраздельно. Бывают моменты, когда ты нагоняешь на меня ужас, и все же я возвращаюсь к тебе, единственная женщина, которая нравится мне, единственная женщина, которую я могу любить искренне.

А она, сидя на неприбранной постели, слушала с улыбкой бессвязную речь Тито.

А так как руки ее были заняты, ибо Тито прижимал их к губам, то она кончиком ноги старалась поймать головные шпильки, валявшиеся на полу.

Ревность — это такое чувство, в силу которого мужчина, побывав в постели женщины, считает, что только он один имеет на нее право.

Ни один мужчина не хочет согласиться с тем, что это полнейший абсурд.

Всякая благоразумная женщина предоставляет мужчине полную свободу изнывать от ревности, так как инстинкт подсказывает ей, что от этой болезни ничто не излечит его.

И все же однажды Мод сказала Тито:

— Я не богата; как танцовщице, грош мне цена; открыть какую-нибудь торговлю я не могу. Поэтому я обязана принимать те деньги, которые дают мне, и мириться с создавшимися условиями.

После этого откровенного признания Тито залился слезами, как зонтик после дождя.

При других условиях она предложила бы ему идти спать, но так как они как раз были в кровати, то она сказала:

— Одевайся и пойдем гулять.

Они выбрали для прогулки самые отдаленные окрестности Парижа, но и здесь, как оказалось, Мод была уже не раз в обществе своих кавалеров.

Тито не видел возможности отрешиться от мысли, что все это ей уж не ново, что всюду она уж бывала и, конечно, всегда не одна.

— Где же она не бывала? Куда только ее не водили? — с отчаянием задавал себе вопрос Тито и мучился все больше и больше. Теперь он не мог бежать к Калантан и искать забвение на удобной тахте: Кокаина была нужна ему, как воздух, иначе без нее он мог помешаться.

— А если бы ты зарабатывала тысячу франков в день, — спросил ее Тито однажды, — тысячу франков за танцы, тогда ты бросила бы всех этих мужчин, которые…

— Платят мне? Понятно! И никому бы больше не принадлежала. Только тебе! Но разве это возможно? Ведь это мечты! Ведь ты видишь, Тито, что я танцую, как слон на веревочке.

Тито ответил:

— У меня есть чудный план: вот увидишь!

Так как директор «Текущего момента» был в отпуску, а главный редактор из-за болезни не посещал редакцию, то никто не мог помешать Тито сдать в типографию большую статью с широковещательным заголовком.

В этот вечер «Альгамбра» сделала пятьдесят тысяч сбору, а Мод приветствовали, как говорилось в «Текущем моменте», точно возродившуюся Терпсихору. Хвалебная статья в распространеннейшей газете Парижа возымела свое действие…

Однако, разочарование было полное: смеялась добродушно настроенная публика, привыкшая и не к таким способам рекламы, смеялись импресарио, смеялись другие газеты, смеялась и сама Мод.

Только один человек не смеялся: директор «Текущего момента», который вернулся на другой день в Париж и сейчас же велел позвать Тито — автора статьи.

Тито находился в приемной около кабинета директора, когда раздался троекратный звонок. Не надо было быть знатоком музыки, чтобы понять, какой гнев кипел в душе того, кто так звонил.

Директор заговорил спокойно, как говорят люди, потрясенные слишком большим горем.

— Вы загубили газету. Вы выставили меня на посмешище перед всей нашей прессой.

Тито стоял с опущенными глазами и скрещенными на груди руками, как опозоренная девушка перед старым отцом.

— Это слишком тяжелый удар, — заговорил после паузы директор. — Я слишком расстроен, чтобы упрекать или ругаться. Я вам прощаю. Но не попадайтесь мне на глаза ни живой, ни мертвый. Если хотите, дайте мне руку; можете даже обнять меня. Тут у меня есть два билета в Комическую Оперу. Даю их вам от всего сердца. Но больше ничего не могу сделать.

И он бессильно опустился в кресло. Когда же опомнился, Тито Арнауди уже не было в комнате.

X.

Прошло то время, когда Тито смеялся.

Но это событие заставило его рассмеяться. Он потерял место, но не было сил искать что либо другое; денег хватало на одну только неделю.