Когти ангела - [7]

Жена озабоченно пробовала и кивала толовой:

— Нет, пупсик, знаешь ли, все-таки есть разница. Натуральная как-то горчила вроде…

— Ну, ничего, хорошо, хоть такая есть. Ты же знаешь, что в городе…

А в городе было плохо. Зоопарк разорен давным-давно. Какое-то время драконы пытались продержаться на предписанном идеями ангелизма сене, но уже начинались голодные обмороки, уже умирали дети, старики, больные… Ползли жуткие слухи о случаях драконоедства. А когда из-за бунта в провинциях даже сено стали подвозить нерегулярно, началось повальное бегство из столицы. Оголодавшие драконы паслись в речных заводях на кувшинках и рогозе, и даже самые бдительные патрули «Ангельских рот» не могли уследить, когда вместе с охапкой водяной травы дракон отправлял в пасть попавшую в когти рыбу или неосторожную серую цаплю. Да и сами рядовые из «Ангельских рот» тоже ведь не ангелы. Жить-то всем хочется.

Стали достоянием гласности позорные подробности эмиграции некоторых драконов в сопредельные страны. Они тайно пересекли границу и, конечно же, сразу набросились на тучные стада. Но нарушителей изловили, связали и посадили в стальные клетки. И теперь они влачат жалкое существование в зверинцах на потеху праздным зевакам.

Все эти события страшно раздражали писателя Драпира. Он, глядя в окно, гневно лязгал клыками, трещал крыльями и сочинял яростные призывы, суть которых сводилась к нехитрой мысли: «Назад к истинному драконству!»

Он настолько озверел в одиночестве, которое уже не скрашивала его подруга, до тошноты ему надоевшая, что даже обрадовался, когда за ним явились два бравых сержанта из дворцовой охраны. Буйное писательское воображение уже рисовало картину неправедного суда, на которое он, конечно же, прогремит страстной речью, и публика будет рыдать, и преступные судьи, дрожа под черными мантиями, забьются под стол, не смея взглянуть в глаза невинно судимому, не смея отвечать разгневанному народу… Конечно же, после процесса, его триумфально вынесет толпа, драконицы закидают цветами… Тут Драпира крепко тряхнули, и он опомнился. Оказалось, что стоит он прямо перед тронным ложем, с которого на него благосклонно взирает Его Великое Змейство Дракороль Восьмой.

Драпир сел на хвост и насторожился. В эту минуту он удивительно напоминал большую умную собаку, спокойно ожидающую от хозяина заслуженной выволочки.

— Что же это, талантливый вы мой? — с доброй укоризной обратился к писателю король. — Хорошенькие вещи тут мне про вас рассказывают!

— Злопыхатели и завистники, — заученно-бодро рявкнул Драпир.

— Да-а? Ну, пусть их. Вы же знаете, гениальный мой, как я к вам отношусь? Я и слушать их не стал… Тогда мне показали вот это…

В воздухе мелькнул и плавно опустился на ковер желтый листок бумаги, исписанный характерным почерком Драпира. Писатель похолодел: это был сочиненный вчера манифест. В общем-то ничего особенного там не говорилось. Начинался манифест ностальгическим плачем по старым добрым временам. Потом яркими красками рисовалось печальное настоящее. И в заключение выражалась надежда на светлое будущее. Пока Драпир лихорадочно — прикидывал тактику защиты, Дракороль Восьмой вдруг уронил слезу и, качая тяжелой головой, сказал:

— Ай, как вы не правы, известный вы мой. И сколь прискорбно видеть, как лучшие умы нации блуждают во тьме устаревших догм и обветшалых стереотипов, вместо того, чтобы честно послужить благородному делу прогресса. Вдумайтесь, куда вы зовете наш многострадальный народ? Во тьму прошедших веков? Я же не спорю, когда-то, давно, наше племя было сильным и славным, владело почти всей землей, океанами и небесами. Но все меняется! И если мы хотим выжить, мы должны измениться сами. Да и дело даже не в этом. Что есть истинное драконство, которое вы так упорно защищаете? Дремучая дикость, жестокость, варварство — не белее! Не возражайте, не надо! А подите к Драфиму, пусть он вам покажет все материалы, подобранные группой теоретиков.

Неделю провел Драпир во дворце. Каждый день ему читали лекции, показывали фильмы, предъявляли длинные безукоризненные расчеты, уговаривали, умоляли, убеждали. Скоро он почувствовал явные признаки размягчения мозга и взмолился об отдыхе. На время его оставили в покое. Драпир лежал на теплом балконе и размышлял.

«Они во многом правы, — думал писатель. — И все это перекликается с идеями древней философии. Были, были и у нас мыслители, которые несколько преждевременно проповедовали равенство всех со всеми, милосердие и доброту. Правда, судьба их незавидна. Дракон с такими идеями не выживает в нашем жестоком мире. И мне раньше казалось, что сама мысль о равенстве смехотворна. С чего это я — могучий, красивый, умный, талантливый — должен считать равным себе какого-то замухрышку деревенского, а? Но это так, пока мы с ним — драконы. А будь мы оба ангелами, чего нам ссориться? Мяса нам не надо, охотничьих угодий — тоже, баб — само собой, при бестелесности-то. Из-за чего глотки друг другу рвать? Черт, привлекательно… Хотя вон покойники тоже не ссорятся, им тоже ничего не надо. Выходит, ангелом быть ничуть не лучше, чем покойником. Хотя Драфим бухтел там чего-то про высоты познания и нравственного совершенствования. Это надо обдумать…»