— Клокин уже во всем признался. Он рассказал все, и довольно откровенно: и как искал свои жертвы, и как увозил их в Красный Яр, и как издевался над ними, и как потрошил, и как потом разбрасывал куски тел по городским помойкам.
— Но зачем? — ужаснулся я.
— Чтобы доказать себе, что он сильный. Точнее, доказать своей однокласснице, что он не трус. Ну да черт с ним!
Следователь подписал какую-то бумажку и сунул её мне.
— Это ваш пропуск. Вы свободны.
— Как свободен?! — воскликнул я, не веря собственным ушам. — Вы забыли про три убийства в Красном Яре.
— Ничего я не забыл. Порубал их Клокин.
— Он в этом признался?
— Конечно бы признался, если бы успел. Но, к сожалению, сегодня утром он удавился у себя в камере. Причем удавился очень своеобразно: распорол себе живот и удушил себя собственными кишками.
Я долго молчал, не зная, что сказать. Наконец промямлил, не решаясь взять со стола бумажку:
— Но зачем Клокину убивать Рогова с Петровым и…
— Пьяных, — закончил за меня Сорокин. — Третий убитый был Пьяных. Нас сбило с толку удостоверение Клокина, которое Пьяных зачем-то умыкнул из Чердаклов. Но не об этом речь. А убивать было вот зачем: затем что Рогов хотел турнуть Клокина из Совета директоров, а вместо него поставить Пьяных. Вот Клокин и порубал их всех топориком в отместку. Ему же это раз плюнуть.
— А деньги? — спросил я. — Чьи были у них деньги?
Сорокин посмотрел на меня не очень дружелюбно.
— Александр Викторович, эта забота криминалистов. Они разберутся. Они специалисты в этой области. А вы у нас кто? Художник? Так вот идите и рисуйте! А трупы пусть вас не волнуют.
Я поднялся, и проклятые слезы навернулись на мои глаза. Дрожащими руками я взял повестку и выдохнул:
— Спасибо.
Следователь улыбнулся и протянул мне руку. Затем понизил голос и произнес, покосившись на дверь:
— Как видите, не только вы способны на подвиги…
Он притянул меня к себе и спросил полушепотом:
— Вы действительно заснули после того, как поставили кофе на плиту?
— Нет, — ответил я. — Хотя травиться у меня мысли не было. Во всяком случае, сначала. Только после того, как кофе залил горелку, я подумал, что это судьба, и не стал выключать конфорку.
Я вздохнул, вспомнив, что некогда с уверенностью барана написал, что никогда не покончу жизнь самоубийством. Следователь сощурил глаза и долго с задумчивостью смотрел на меня. Затем неожиданно встрепенулся и произнес громко:
— А вот это напрасно! С газом шутить нельзя. Ступайте!
Я шел по улице, и у меня кружилась голова. Она у меня кружилась от свободы. Мне хотелось кричать, прыгать, плясать, летать, тем более что небо в тот день было необычайной синевы. Оно отражалось в лужах, и я наступал на них в надежде провалиться в эту синюю бездну и навсегда слиться с небом. Впрочем, это излишне. Ведь в Чердаклах живет четырнадцатилетняя девочка по имени Оля. И от этого на душе было легко и весело. Скорее домой, скорее за кисть!
Я вошел в квартиру, открыл все окна и полез под кровать за мольбертом. Разложив его посреди комнаты, я осмотрелся. Нужно было прибраться. Служенье Муз не терпит бардака. Первым делом следовало избавиться от пепла, в который превратился мой дневник. Он покоился в алюминиевом блюде и сильно портил настроение. Когда я понес пепел в ванную, то обнаружил в нем несожженный клочок. Пришлось поднести его к глазам и прочесть: «Я больше никогда не возьму в руки кисть…» «Ну уж дудки! Еще как возьму!» — подумал я и смыл его вместе с пеплом в унитазе.
И уже потом, когда я стоял за мольбертом и с наслаждением выписывал звездное небо, мне неожиданно пришло в голову, что провидению тоже иной раз не чужда ирония…
