Когда журналисты были свободны - [15]

Я смотрел на них. Люди, которых я видел по телевизору. Люди, чьи программы я старался не пропускать. Люди, которые были настоящими звездами.

«Хорошо хоть, костюм у меня приличный», – почему-то мелькнуло в голове. Я приехал в Москву из Ташкента чуть больше года назад: мне казалось, что костюм, отдаленно напоминающий узбекский халат, несомненно, прибавит мне статуса. Красивый же костюм! Модный.

К костюму, кстати, прилагались усы – отпустил их, чтобы казаться взрослее: в молодежной редакции я был одним из самых молодых сотрудников.

Наше знакомство прошло штатно – я улыбнулся и что-то сказал коллективу, коллектив улыбнулся и что-то сказал мне. После того как церемония была закончена и я вышел из кабинета, в закрывшуюся за мной дверь ударилось всеобщее недоумение: «Это что за усатый-полосатый?»

«Надо хоть посмотреть, как тут все устроено», – с этими мыслями я пошел в студию. Я шел один, заглядывая в приоткрытые двери и пытаясь понять: как это работает? Кто эти люди? Что мне теперь делать?

В одной из студий стоял дым коромыслом: рабочие возводили сложносочиненные декорации, посреди зала стоял невысокий мужчина в очках и руководил процессом:

– Кабель сюда! Да сюда, вы что, не понимаете? Камеру левее! Еще левее, еще! Стол – в угол. В угол стол, вы слышите меня?

Я замер. Было ужасно интересно, что происходит, кто этот человек, какая передача будет сниматься. Даже тревога меня отпустила: телевидение очень быстро захватывает, накрывает своей энергий, подпитывается твоей – и отдает ее тебе же, наполненную эфирами.

– А ты чего стоишь? – Невысокий человек смотрел прямо на меня. – Ну-ка бери стул и понес. Вон туда, видишь?

– Вижу, – кивнул я.

Подошел, взял стул…

– И второй сразу бери! Донесешь! – прикрикнул человек.

Взял второй, понес.

Кто его знает, как тут у них на телевидении. Может, это в порядке вещей – чтобы заместитель главного редактора таскал стулья? Может, это что-то вроде субботника – все выходят вместе и работают на благо общего дела? Может… ну, в конце концов, что я скажу: «Мужчина, извините, но мне кажется, я – ваш руководитель и носить стулья не буду»?

Я отнес стулья. Потом – еще какой-то реквизит. И еще. А потом сказал:

– Извините, я должен уйти. – И пошел.

– Э, а куда делся этот парень? Усатый такой, в костюме? – Невысокий человек оглянулся по сторонам. – Он стулья таскал.

И вот тут невысокому человеку сказали:

– Владимир Яковлевич, так это же Сагалаев! Новый зам Иванова.

А невысокий человек был Владимир Ворошилов.

Ровно в тот же момент у себя в кабинете на двенадцатом этаже я спрашивал у новых коллег:

– А вот сейчас в студии готовятся к съемкам программы…

И мне отвечали:

– Это же «А ну-ка, парни!». Режиссер Владимир Ворошилов, разве вы незнакомы?

Ворошилов зашел ко мне в кабинет вечером того же дня. Поздоровался, сделал вид, будто никаких стульев между нами не было. Я тоже поздоровался с ним…

Через минуту мы оба не выдержали и расхохотались. Он понял, что я не держу на него зла, – и что я, конечно, не телевизионщик, но и не застегнутый на все пуговицы чиновник. Нормальный человек.

В кабинете было тихо – если бы не стук пишущей машинки, можно было бы подумать, что меня здесь совсем нет. Но я был.

И я писал сценарий документального фильма – не потому, что этим должен заниматься заместитель главного редактора молодежной редакции ЦТ, а потому, что сценарий стал моим последним шансом на уважение в глазах коллег.

После четырех месяцев работы в молодежной редакции я понял, что попал не туда. Что у меня слишком мало знаний, опыта, прожитых лет, чтобы занимать эту должность. Для своих подчиненных я был «усатым-полосатым», не более.

«Я напишу сценарий!» – решение выскочило так внезапно, что я даже произнес его вслух.

Как же я раньше не догадался? С сочинением очерков, эссе и статей у меня никогда не было проблем (все-таки газетное прошлое дает о себе знать!), фактура тоже есть – год работы в комсомоле. Это будет сценарий многосерийного документального фильма о комсомольцах.

Я писал весь вечер и половину ночи. Вернулся домой, рухнул на кровать, утром снова на работу – и в перерывах между текучкой снова за сценарий. Потом еще вечер, ночь – и он готов.

– Валерий Александрович, – утром, предвкушая собственный триумф, я протянул пачку листов Иванову. – Я тут написал сценарий. Вы не могли бы его посмотреть?

– Конечно-конечно! – Большие голубые глаза Иванова засветились интересом. – Обязательно прочту.

Весь день я ходил как накануне именин – ждал, что вот-вот откроется дверь, войдет Иванов, скажет: «Гениально!» Ну хорошо, пусть не «гениально». Но я чувствовал, что этот сценарий перевернет отношение молодежной редакции ко мне.

Следующим утром я не выдержал – сам пришел к Валерию Александровичу.

– Что скажете? Как вам сце… – и по лицу Иванова все понял.

Его щеки краснели от неловкости. Он прятал глаза, опускал их на стол, рефлекторно натыкался на мой сценарий – и отскакивал от него взглядом, как от грязной лужи.

И я вдруг увидел свой сценарий глазами Иванова. И понял, какой комсомольский бред написал. И сказал сразу же, лишь бы избавить начальника от неловкости: