Когда загорится свет - [7]

«Может быть, это и есть отравляющий прах Тамерлана?» — подумал вдруг Алексей и насмешливо улыбнулся…

II

Отец наклоняется, крепко прижимая утюг к влажной материи. Раздается шипенье, густой белый пар ползет в сторону и маленьким белым облачком поднимается вверх. Потом отец приподнимает утюг, и все наполняется белым паром и специфическим запахом, которым пропитана квартира. Алексей любит смотреть, как отец гладит. Но вскоре взгляд темных глаз грозно устремляется из-под мохнатых черных бровей на глазеющего мальчика, и Алексей уже знает, что за этим последует.

— Учись! — сурово говорит отец, и Алексей торопливо склоняется над засаленной книжкой. Но буквы танцуют перед глазами, и потом… столько есть других дел, гораздо важнее, интереснее, увлекательнее… Домишко стоит в переулочке. Деревья из соседних садов чуть не врываются в окна. Через заросшую крапивой канаву переброшены три дощечки. Шаткий мостик — и вот ты уже на дороге, потому что уличка — это собственно и есть дорога, без мостовой, без тротуаров. Летом здесь клубится пыль, весной и осенью стоят огромные лужи, по которым так приятно шлепать босыми ногами. За домом мусорные ямы, лужайки, одинокие изуродованные деревья, и из местечка почти незаметно выходишь в поле, в овраг, на крутой склон берега. Речка течет, окаймленная растрепанными зелеными лозами, на которых качаются щебечущие маленькие птички, названия их Алексей не знает. Там, где вода набегает на мелкий летучий песок, видны стайки микроскопических рыбок. Они стоят неподвижно, почти совсем прозрачные, едва отличающиеся по цвету от промытого течением песка. Но, если неосторожно подойти, они молниеносно кидаются в глубокую воду, испуганные шорохом, и только их и видели. А там, где поглубже, под нависшей тенью ольхи, в темном затишье, дремлют скользкие налимы. Под стволами свалившегося в воду дерева будто бы живет старый отшельник, большой сом, больше Алексея. Никто не видел его, но все знают, как он выглядит. Алексей не раз с бьющимся сердцем подкрадывался к лежащему под водой дереву. Сом, огромный, черный, лежит на дне и подстерегает добычу.

Алексею хорошо известно, что это пень, он уже многие годы лежит здесь, в иле и песке, но так приятно думать, пока не подойдешь вплотную, что это именно сом, речной король, владыка подземных пещер, таинственный и недоступный.

— Учись!..

Отцу легко говорить — учись. А тут столько дел, которые неодолимо влекут и о которых невозможно забыть. Например, речка: она каждый день иная, каждый день новая, в ней то и дело открывается что-нибудь любопытное. Там, где вода вырывается из лозняка на мягкие луга, в мягком иле, в узких круглых норах сидят раки. А там, на краю луга, иногда можно увидеть черную водяную курочку, быстро скрывающуюся в зеленом лесу тростника и мяты. Мята издает упоительный запах, и Алексей, растирая в пальцах влажные листочки и погружая в них нос, чует нечто неуловимое, далекое, бледным намеком выраженное в этом остром, пронзительном запахе, зеленом и свежем. У запахов есть цвет. Алексей знает об этом, хотя сестра высмеяла его, когда он однажды сказал ей об этом. Мята пахнет зеленым, костюмы, которые шьет и гладит отец, пахнут синим, какого бы цвета они ни были. Дни недели также имеют свои цвета: вторник — коричневый, среда — голубой, четверг — серый, воскресенье — белый, понедельник — черный с неясными крапинками, суббота — стальной, и только пятница, неизвестно почему, не имеет цвета. Взрослые об этом не знают, но у Алексея так на всю жизнь и останутся цвета дней.

Готовить уроки приходится в мастерской отца; комната выходит на улицу. Так решил отец, и с этим ничего не поделаешь. Сначала Алексей пытался бунтовать.

— У меня голова болит от утюгов и пара, — сказал он угрюмо.

— А у меня не болит? Мне-то каково торчать тут целый день, посиди и ты, пока не приготовишь уроки.

Алексей вздыхает. Трудно что-нибудь ответить на это. Это верно: отец с утра до вечера сидит за работой, а вместе с ним Толя, рыжий подмастерье, несколькими годами старше Алексея. Надо выдумать что-нибудь другое.

— Сюда ходят, торгуются с тобой, мешают, — надувает губы Алексей.

Но отец непоколебим.

— Все равно меньше времени потеряешь, а то выбегаешь каждую минуту из комнаты или играешь с собакой.

Мастерская — единственное место в доме, куда запрещен вход Барбоске, веселой дворняге на кривых лапах; она еще щенком приблудилась к дому.

Делать нечего. Едва кончается обед, как отец неизменно — хоть бы раз забыл! — говорит не допускающим возражений тоном:

— Принимайся за уроки.

Стул жесткий, неудобный. Тетради разложены на уголке стола, и Толя, будто нарочно, ежеминутно толкает их своей работой. Что это они сегодня шьют? Костюм в полоску для учителя уже почти готов. Когда уж и Алексею сошьют такой костюм в полоску? Воротник какой-то смешной, и материал, если присмотреться, вдруг оказывается совсем другим, чем на первый взгляд. Белые волнистые, едва заметные полоски ползут, как маленькие змейки, шевелятся, переливаются. Алексей в восторге и изумлении засматривается, как под руками Толи извиваются, плывут по черной материи живые змейки, белые и проворные.