Когда загорится свет - [17]

— Ну, так как же?

Старик выпрямился и с минуту рассматривал его.

— А твой отец где работает?

— У меня нет отца, белые убили.

— Ну что ж, я поговорю с управляющим. Если хочешь, приходи. Только у нас работать — так работать. Лодырей не требуется.

На другой день он поднялся, не дожидаясь, когда его станет будить мать.

— Что ж ты книг не берешь?

— Я не в школу иду.

— А куда? — изумилась мать.

— На работу. Буду работать на железной дороге, — объяснил он равнодушным голосом, словно это само собой разумелось.

Мать всплеснула руками.

— Побойся ты бога, что ты, что ты? Рано тебе еще работать, уж я как-нибудь одна вытяну…

— Хватит одной вытягивать, — неласково пробормотал он. — И говорить тут не о чем, это уже решено.

— Что ж это будет, что ж это будет? — беспомощно присела она на краешек стула, не зная, как разговаривать с этим хмурым сыном, который без нее решает свою судьбу, даже не спрашивая ее мнения.

— А школа?

— Хватит уж с меня этой школы. Когда понадобится, выучусь и без нее.

Теперь он увидел — нет, ведь он видел это и раньше, но теперь только заметил, какие исколотые руки у матери. И как она горбится, какая она худая и маленькая. Ему стало стыдно. Давно ведь можно было отправиться на железнодорожную линию, а он сидел на шее у своей слабой, усталой матери.

Мать постепенно свыклась. Она вставала, готовила ему, как взрослому, обед, чтобы он брал его с собой, потому что ходить домой в перерыв было далеко. Она чистила его куртку и, скрывая нежность, провожала на работу. А когда в субботу Алексей впервые положил на стол получку, она расплакалась. Это было так странно: исчезал, уходил куда-то маленький Алеша, дитя, сынок, и неожиданно возникал взрослый Алексей, который вот уже и зарабатывает. Это была радость и печаль, и неизвестно было, чего больше — радости или печали.

Алексею было хорошо на линии. Спина сперва болела, потом привыкла, и руки научились работать. Сначала рабочие покрикивали на него, но потом привыкли и полюбили. Он научился от них многим вещам. Он любил слушать их рассказы. Он не все понимал и стеснялся спросить, чтобы его не высмеяли, как маленького. Жизнь, по-видимому, была не совсем такая, какой она ему представлялась. Она была проще и вместе с тем запутаннее, но во всяком случае необычайно привлекательна.

Он полюбил линию. Еще больше, чем тогда, когда бегал сюда в детстве. Так же пахло чебрецом и тысячелетником, и нагретый воздух дрожал вдали, как крылья стрекозы над рекой. Ветер монотонно звенел в телеграфных столбах, и голубая даль, подернутая едва заметной мглой, казалось, обещала нечто прекрасное, более яркое, чем все его мечты. И окончательно растаяла в его памяти Варвара Александровна. Она действительно вышла за своего Жирафа, и Алексей был рад, что ему не приходится с ней встречаться. Она перестала приходить к его матери. Видимо, не было времени. Иногда Алексей видел ее издали, когда она спешила в школу или из школы домой. Она носила теперь серое платье, и Алексею казалось, что ее каблучки уже не так весело постукивают по асфальту единственного в местечке тротуара перед школой. А быть может, он просто смотрел другими глазами, — светлые колечки волос были ведь те же и улыбка та же. Вначале его сердце еще стремительно колотилось, когда он замечал вдали знакомый силуэт. Затем и это прошло, и он смотрел на нее, как на чужого человека, и не мог понять, как это он раньше так страдал из-за нее и так страшно скучал по ней, по звуку ее голоса, по ее взгляду. Теперь его уже не оскорбляло присутствие Жирафа возле молодой женщины. В конце концов Жираф был не хуже других, да и Варвара Александровна не была чем-то особенным — обыкновенная учительница со светлыми колечками волос. Вышла ли она замуж за Жирафа, или за кого другого — все равно.

Когда Алексей тяжелой взрослой походкой усталого рабочего возвращался с линии домой, он с чувством превосходства смотрел на своих сверстников. Он работал и каждую субботу приносил матери деньги. А они бегали и кричали, будто это было интереснее, чем укладка шпал, разговоры рабочих, которые обращались с Алексеем, как с равным.

Он еще раз столкнулся с Варварой Александровной. Прошло около года. Как-то, возвращаясь домой ближайшей дорогой, Алексей наткнулся на нее в проходе между огородами, расположенными на задах домишек. Она стояла, прислонившись к забору, закрыв лицо руками. Рыдания сотрясали ее сгорбленную спину, и светлые колечки волос дрожали, как от дуновения ветра. Алексей стремительно отступил, прежде чем она могла его заметить, и на цыпочках обошел кругом, стараясь не шуршать листьями огромных растущих здесь лопухов. Ему уже не хотелось подойти к ней, расспросить, помочь. Это была чужая женщина, у которой был свой Жираф — не хуже и не лучше, чем другие мужья. Говорили, что она плохо живет с мужем, но Алексей слушал эти сплетни равнодушно, словно они относились к незнакомому человеку.

Его все больше поглощала работа на линии. Увеличился заработок, но уже не было времени ни на чтение, ни на мечты. Алексей стал тяжел на подъем и ворчлив, и только время от времени что-то пробивало скорлупу, в которую он замкнулся.