Когда загорится свет - [11]

На станции пьяными голосами пели новобранцы, лавочница Иванова с плачем провожала старшего сына, люди стали читать газеты, собираться группами у дверей домов и на углах улиц. Учитель все чаще ездил в город, и вдруг у Алексея оказалось больше свободных дней, когда можно было ускользнуть из дому и бродить по местечку и окрестным деревням.

Жизнь как будто шла своим чередом, только поезда мчались один за другим и из них доносились громкие песни. Алексей даже не заметил, как война подошла совсем близко. Однако не так близко, как ему хотелось. И тогда в один прекрасный день он решил пойти ей навстречу.

Он это представлял себе довольно просто. Достаточно буханки хлеба, положенной в холщовую сумку, в которой он обычно носил книжки, достаточно сунуть отцовский перочинный ножик в карман — не страшно, ведь он сюда все равно не вернется — и айда! Дорога шла прямо на запад, и на запад же надо было идти, чтобы попасть «туда». О том, как выглядит это «там», Алексей не слишком задумывался. Он знал только, что с него хватит дома, школы и всего прочего. На станции ему часто случалось разговаривать с солдатами, едущими на фронт. Они давали ему твердые, как камень, сухари и учили веселым песням, неприличный смысл которых он понимал лишь отчасти.

Сапоги поднимали по дороге клубы пыли, и, оглянувшись, Алексей уже не мог рассмотреть домов местечка. На мгновение его охватил страх — он заколебался. Но тотчас быстро двинулся вперед. И сразу все оставшееся позади словно перестало существовать. Солнце жарило, но прохладный ветерок дул в лицо, приятно остужая его. На кустах вдоль дороги сидели птички, тихонько щебеча, и листья верб отливали серебром. Хуже стало, когда пошел дождь. Спавший в стогу Алексей изрядно промок. Но он не обращал на это внимания. В деревнях, через которые проходил, он врал напропалую из страха, что его кто-нибудь задержит. Хлеб вышел скорее, чем предполагал Алексей, но в огородах уже подросла морковь, да и крестьянки жалостливо приглашали к столу маленького странника.

«Там» оказалось совсем иначе, чем он думал. В воздухе стоял неумолчный гул, земля была изрыта окопами, люди, взволнованные и возбужденные, сначала не обращали на него внимания. Не представлялось ни одного случая для героических подвигов, не было ни следа приключений, и Алексей бродил по окопам, совершенно не понимая, где же это война, о которой он столько слышал. Не было развернутых знамен, и никто не шел в атаку с песней на устах, люди копались в грязи изрытой земли, жевали черный хлеб, куда-то стреляли, ругались, толкали путающегося у них под ногами мальчика. Наконец, им заинтересовался высокий худой прапорщик.

— Эй, это что за пострел здесь вертится?

— Мальчонка, — неубедительно объяснил усатый солдат.

— Что за мальчонка, откуда?

Алексей молчал, боясь, что его отправят домой.

— Будешь ты говорить или нет?

У прапорщика были маленькие, бесцветные глаза, пронзительно холодные. Алексей съежился в ожидании удара. И удар обрушился.

— Шпиона подослали, он тут шатается по окопам, а эти дураки…

Удар был такой, что Алексей некоторое время не слышал на одно ухо. Его потащили в какой-то хлев, где он два дня сидел без воды и без хлеба, потом снова вывели, снова били и, наконец, решили отправить домой. Подвода немилосердно трясла, солдат с винтовкой сурово покрикивал на него, подозревая, что маленький узник попытается бежать, что подтвердило бы подозрения прапорщика. Реквизированная худая кляча едва вытаскивала ноги из грязи. Алексей сидел с опухшим, окровавленным лицом и бессмысленно смотрел в пространство. Теперь ему уже было все равно. Отцовский ремень и сравнить нельзя было с кулаком того человека с бесцветными глазами. Алексей нащупал языком шатавшийся зуб, и губы его искривились от сдерживаемого плача. Он чувствовал себя глубоко обиженным, несчастным, одиноким. Вдобавок его кольнула мысль, что солдаты отняли у него перочинный ножик отца.

Но дома его приняли совершенно иначе, чем он ожидал. Мать — обильными слезами, возгласами, волной нежности. Сестра Сонька — робкими, осторожными заботами. А отец — как ни в чем не бывало, словно ничего не случилось и сын, как обычно, вернулся из школы.

Несколько дней Алексей чувствовал себя очень неуверенно, угнетенный сознанием, что гроза должна разразиться и будет тем страшней, чем дольше собирается. Ожидание терзало его. Бывали минуты, когда ему хотелось подойти к стене, снять с гвоздя ремень и подать его отцу. Вот бей, только сейчас, немедленно.

Но проходили дни, а отец не упоминал о случившемся, не спросил даже о ножике. Алексей стал дышать свободно, и иногда ему казалось, что так и должно быть. Он чувствовал себя прямо-таки обиженным, когда после долгого отсутствия учителя снова начались занятия в школе и отец после обеда, как прежде, сказал: «Бери книжки и готовь уроки».

Теперь ему казалось, что «там» все было не так уж плохо. Алексей стал припоминать подробности, которые тогда словно прошли мимо него, а быть может, никогда и не существовали, и по секрету рассказывал их Васе и другим мальчикам. Здесь, в кругу своих товарищей, он получал полное удовлетворение. На него смотрели с восхищением, верили всем его выдумкам, которые рождались ежедневно, украшая, расцвечивая, покрывая чудесным блеском неудавшееся приключение.