Когда я был мальчишкой - [11]

– Трепач!– процедил он сквозь зубы и грязно выругался.– Думаешь, я спал?

Мы притихли. Жук взял наши пистолеты, погладил инкрустированные серебром стволы и уложил пистолеты в чемоданчик.

– Вот что, сеньоры,– сказал он, вытаскивая откуда-то из ботинка узкую финку.– На первой же остановке я уйду. Конечно, я мог бы пристукнуть вас сразу, в порядке живой очереди, но что тогда будут делать республиканцы, к которым я, между прочим, испытываю симпатию? Живите, но с одним условием: лежать молча! Если кто крикнет – вернусь. И тогда ваши мамы наденут черные платья. Понятно?

– Да,– пискнул Ленька, с ужасом глядя на финку.

– Остальные! – грозно прикрикнул Жук.

– Да, – выдавили мы с Гришкой.

– А ты?– Жук снова ударил Федьку ногой, и, наверное, очень больно, потому что Федька скривился.

– В-вот!– выдохнул Федька и, извернувшись змеей, ударил связанными ногами по ногам Жука. Тот взмахнул руками, потерял равновесие и полетел вниз. Мы вскрикнули.

– Быстрее!– лихорадочно торопил Федька, повернувшись к нам спиной.– Развязывай зубами!

Не знаю, сколько это продолжалось. Нам казалось, что целый час, хотя, наверное, прошло минут пять. Каждую секунду мы ожидали, что Жук влезет наверх и вонзит в грудь финку. Мы задыхались, мешали друг другу, но наконец развязали Федьке руки. Он быстро заглянул вниз, удовлетворенно хмыкнул и развязал нас.

На полу, раскинувшись, лежал Жук. Падая, он ударился головой об острый край доски, и около него расплывалось темное пятно. Он был без сознания, и, хотя Федька первым делом вытащил из его рук финку, связывать Жука было страшно. И, лишь накрепко перемотав веревками его руки и ноги, мы облегченно вздохнули. Федька вылил на окровавленную голову Жука остатки воды. Бандит со стоном открыл глаза. В том, что Жук был бандитом, мы больше не сомневались.

– Гадюка! – зло сказал Федька, глядя прямо ему в глаза.– Подлая гадюка!

– Развяжи,– тихо проговорил Жук, отводя взор.– Хуже будет, развяжи. Денег дам.

– Я тебя развяжу!– Федька пнул Жука ногой.– Гадюка!

– Лежачего не бьют!– вступился Гришка.

– Ребята, он грабитель!– завизжал Ленька.– Смотрите!

Мы ахнули. В чемоданчике, который Ленька раскрыл, были кольца, часы и бусы.

– Развяжите, гады!– прошипел Жук, и голова его бессильно откинулась набок: он снова потерял сознание.

Теперь мы мечтали только об одном: чтобы поезд быстрее остановился. План был такой. Мы тихонько вылезем, найдем милиционера, отдадим ему чемоданчик и скажем, что в вагоне лежит связанный бандит. Милиционер побежит к вагону, а мы скроемся.

Но все получилось не так. Когда на остановке мы выглянули в окошко, у соседнего вагона уже стояли трое милиционеров. Увидев Ленькину голову, они бросились к нашему вагону и открыли дверь.

– Вылезайте! – весело потребовал милиционер с кубиком в петлицах.– Испанцы? Точно: раз, два, три, четыре! Они!

«Попались»,– грустно сообщили мы друг другу глазами.

– А нас пять,– сообщил Ленька, протягивая чемоданчик.– Вот!

Милиционеры вытаращили глаза.

– Это не наше,– торопливо разъяснил Гришка,– это Жука

– Какого Жука?– воскликнул командир. Милиционеры торопливо забрались в вагон и вытащили Жука на землю.

– Какая радостная встреча!– слабым голосом проговорил Жук, открыв глаза.– А где оркестр? Почетный караул?

– Он самый,– сообщил командиру милиционер, показывая фотокарточку.– Савельев Петр. Что ювелирный очистил.

– Точно, гражданин начальник,– подтвердил Жук и весело взглянул на нас.– А за вами, сеньоры мушкетеры, должок. Взыщу, не забуду.

Мог ли я знать, что в начале мая сорок пятого года я продолжу этот разговор один на один с Петром Савельевым – самым страшным человеком, которого я встретил за первые десять лет своей жизни…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЩЕНКИ УЧАТСЯ ПЛАВАТЬ

МЕЧТАТЕЛИ

Война!

Все перевернулось в нашей жизни.

Мы – эвакуированные, я и мой новый друг Сашка, наша Белоруссия под фашистской пятой. Отцы наши с первых дней на фронте, матери вкалывают по двенадцать часов на заводе, а дом без матери – что радиоприемник без ламп. И есть он, и нет его.

Все, что будет далее в этой повести,– о воине, о тыле и передовой. Но сначала я хочу рассказать о том, как в войну мечтали.

Сытый человек даже яблоко жует без радости. В нем нет потребности.

Когда человек жизнью удовлетворен, он мечтает вяло и неинтересно. Ему мечта не очень-то нужна, так, чуть-чуть, для приятности.

Необыкновенных мечтателей порождают необычайные обстоятельства. Те жизненные бури, которые вдруг сметают все наносное, чтобы человек с жуткой ясностью увидел главное, во имя чего стоит жить. И не только увидел, но и ощутил на своей шкуре, чего стоят эти главные в жизни вещи.

В войну мечтали все.

Скажу о самом себе. Мальчишка не был бы мальчишкой, если бы в его крохотном мирке не жили мечты индивидуальные, связанные с его личностью.

Больше всего я любил мечтать по дороге к брату. Он заканчивал курсы военных радистов и через два месяца должен был отправляться на фронт. До его части было километров двенадцать пешком, попутные машины были военные, брали редко. Я шел по обочине разбитого и пыльного шоссе, вдоль скудного колхозного поля сорок третьего года и старался дышать по системе наполеоновских солдат: шесть шагов – вдох, шесть шагов – выдох. Задумывался, сбивался, снова считал, опять задумывался и, плюнув на систему, шел просто так.