Когда вырастали крылья - [38]

После трехмесячной отлучки Баранов вернулся в Москву загоревшим и окрепшим. За лето он исколесил и исходил сотни километров и много часов провел в воздухе, перелетая из города в город, с аэродрома на аэродром. Отдохнув с дороги, перелистал свои записи.

Если учение проходило успешно, Баранов в своих записях был до предела лаконичен:

«Гомель. Полет в Речицу. 4 тяжелых самолета и 6 истребителей. С задачей справились». «Киев. Дарницкий полигон. Образцовое перестроение в воздухе. Меткая стрельба из передних и задних пулеметов. Отметить показательную работу отряда». «Харьков. Вместе с Блюхером встречать наш самолет пришел Иван Акулов. Повел Ивана осматривать ангары и парк. Был полет по маршруту. Высота 2500. Взлет и посадка звеньями. Впечатление хорошее. Вечером - совещание с комэсками, политработниками».

И вдруг конфуз! Первого сентября на одном из полигонов Баранов начал запись словами: «Плохо! Очень плохо!» [108] Такую оценку он дал бомбометанию 36-й эскадрильи. Приближаясь к полигону, она поторопилась освободиться от груза, и бомбы «разорвались» близко от командного пункта, где находились наркомвоенмор, начальник Генерального штаба РККА, командующий войсками округа и другие начальники. Не от страха (бомбы были учебные), а от стыда начальник ВВС готов был сквозь землю провалиться.

- Представь себе мое состояние! - говорил Петр жене, вспоминая этот эпизод. - Мой заместитель еще с земли увидел, что будет недолет, и до того растерялся, что скомандовал «Отставить!» И я не удержался, грожу летчикам кулаком. Где там - лупят! А Дыбенко хохочет и кричит: «Сыпь, Семеновна, подсыпай, Семеновна!» Смех и горе!

Белла принесла почту, скопившуюся за эти месяцы. Стали вместе ее разбирать.

Уже в первом письме - приятная неожиданность. Объявился Саша Сорвачев, бывший коновод и ординарец Петра Ионовича. Уцелел лихой рубака в отчаянных схватках с басмачами, шлет множество поклонов, приветов и спрашивает, кто сейчас хозяин резвому иноходцу Щеголю, за которым он так ласково ухаживал на Туркестанском фронте. Во втором письме народный артист республики Мейерхольд интересуется судьбой самолета, еще два года назад подаренного театром Красной Армии, а заодно приглашает Барановых на премьеру нового спектакля.

Порадовал Барановых третий корреспондент:

«Дорогой Петр Ионович!

Уже собирался к Вам в Москву, чтобы посмотреть ваш новый Аэромузей, да здешние дела по институту имени Лесгафта и печатающийся в Государственном издательстве четвертый том задерживают меня…»

Баранову очень хотелось повидаться еще раз с почетным академиком Николаем Александровичем Морозовым. Встретились они в прошлом году в ленинградском Аэрохиммузее, одним из создателей которого был Морозов. К тому времени Баранов уже знал, как глубоко интересуют ученого вопросы воздухоплавания. Морозов еще в 1912 году с научной целью поднимался на воздушном шаре и на аэроплане. Тогда же ученый выступил в печати со смелой, хотя и спорной гипотезой о новых [109] звездах, возникающих под влиянием радиоактивного распада существующих светил. Влечение к авиации не оставляло Морозова и на восьмом десятке лет.

- А с вами я заочно познакомился еще до революции, когда слушал ваши стихи, ваши «Звездные песни», - признался Петр Ионович Морозову при первой встрече. - На сходке их читала одна девушка… Нагрянули жандармы и помешали ей. Эта девушка стала моей женой. Может быть, поэтому я и запомнил одну строфу из ваших «Звездных песен».

- Вот как! - удивился Николай Александрович. - Какую строфу?

- Ту, где «мы тоске немой и ненавистной овладеть сознаньем не дадим. Будем жить любовью бескорыстной…» - Он запнулся, ждал подсказки, но Николай Александрович выжидательно молчал. А Петр Ионович помнил только смысл последней строки и не очень уверенно закончил: - «Счастлив тот, кто счастье дал другим».

- Верно, ах как верно! - обрадовался старик и не стал поправлять Петра Ионовича. - Кстати, в моей научно-атеистической гипотезе о новых звездах цензоры не разобрались и выпустили ее в свет. Но стоило появиться «Звездным песням», как царский цензор изрек: «Земли творение - землей живи!» И упекли меня на год в тюрьму. Что для шлиссельбургского узника один год тюремного заключения? Зато отобьют у него охоту стихи писать… - Он потеребил густую бороду и весело погрозил Петру Ионовичу пальцем: - Так вам, молодые люди! Знайте, какие стихи читать! Не дразните жандармов.

…Теперь Николай Александрович звал Баранова навестить Ленинград. Приглашение опоздало. Петр решил провести отпуск в Крыму.

- Поедем туда всей семьей, - сказал он жене. - Ты с детьми будешь в Евпатории, я - рядом. Недалеко от Феодосии есть гора Узун-Сырт. Потрясающая гора. Над ее ровным плато гуляет ветер. Самый желанный ветер - с моря, с юга. Подует, и взлетай. А приземляйся в долине с красивым названием - Бараколь. Соберутся на горе Узун-Сырт планеристы со всего Союза. Парители и конструкторы. Я им обещал приехать.

- Вот почему тебя манит Крым, - разочарованно произнесла Белла. - Дневать и ночевать будешь на той [110] горе, уж я тебя знаю. В зимние воскресные дни ты увлекаешься аэросанями, в летний отпуск - планерами.