Когда вырастали крылья - [17]

Солдаты ушли в тамбур и долго там шушукались.

Перед рассветом Баранова разбудил отчаянный шум. Где-то на путях разорвались два снаряда, и коротко застрочил пулемет. Потом уже совсем рядом с вагоном раздались крики, они перемешались с глухими ударами дерущихся, и несколько раз пальнули из винтовки.

Баранов подбежал к печке…

Ворвался круглолицый солдат. Без папахи, в расстегнутом полушубке и разодранной гимнастерке, был он сейчас страшен. Заметался по вагону, что-то разыскивая, и внезапно остановился перед Барановым. [49]

- Запру я вагон. Никому не открывайте… А за Пантелейку я им отомщу. За все отомщу! - Зло выругался и убежал.

…Через час заложников освободили, и Баранов узнал, как прозрели куриловцы. Зачинщики бунта переметнулись к белым. Из Покровско-туркестанского полка они завели в тыл врага две роты безоружных красноармейцев. Как только куриловцы узнали, что и Гольцев куда-то сбежал, послали они взвод солдат в Деркуль к своему командиру полка. А в Деркуле уже находились представители штаба армии Берзин и Кучмин.

* * *

Белла приехала на фронт в начале марта, и тоже в очень неспокойное время: в тылу четвертой армии вспыхнул новый, так называемый «Ставропольский мятеж эсеров». На его подавление по прямому указанию нового командующего четвертой армией Михаила Васильевича Фрунзе был послан особый отряд во главе с Барановым.

Петр, прощаясь, сказал Белле:

- Скучать тебе здесь не дадут. В губкоме партии ра боты невпроворот.

- Куда ты едешь?

- Обычная служебная поездка, - успокоил ее Петр. - Учли мой опыт.

Об аресте Петра в Озинках Белла ничего не знала. Да и сам он гораздо позднее узнал подробности драматических событий, разыгравшихся на станциях Озинки и Деркуль. Десять лет спустя Барановы получили два письма. Первое пришло из подмосковного дачного поселка Салтыковская, от Наумова:

«Товарищ Баранов. До сих пор гнетет меня мысль, что вы считаете меня не тем, кем я был и есть на самом деле. И решил я рассказать вам о событиях той зимы. Вам было тяжело, но и мне, поверьте, не легче.

Яновский был потом пойман, судим и расстрелян. А предатель Гольцев, как вы знаете, шагу от меня не отходил и всех торопил расправиться с вами. Когда вы меня первый раз увидели с Гольцевым, то, наверное, решили, что и я заодно с ним. А я только и думал, как бы вас спасти. Хорошо, что сменил караул, - гольцевский мог учинить над вами самосуд. [50]

Вместе с Кучминым и Берзиным обсуждали мы план вашего освобождения. Только моего совета не послушались, четыре полка пошли в наступление на Уральск, а самый ненадежный, Покровско-туркестанский, оставили в резерве, близ Деркуля. Командир этого полка Яновский уже начал творить свое черное дело, но мы вовремя дали бандитам бой - короткий и жестокий…

Зачем я десять лет спустя пишу вам это? Среди заложников разные были люди. Перед Гольцевым заискивали, ко мне подлизывались. И вот я первый раз увидел комиссара Баранова. На него все смотрят, как на обреченного, а он нам показал, как ведут себя настоящие революционеры. Вы тогда сказали: «Убийцы Линдова покрыли себя позором. История уже приговорила их к позорной смерти». Гольцев при этих словах побледнел, а мне стоило большого труда удержаться и не пожать вам руку…»

Белла изредка прерывала чтение, вопросительно смотрела на Петра. Он слушал внимательно и, как ей казалось, недоверчиво. Некоторые признания бывшего командира Куриловского полка действительно настораживали: тот писал о своих колебаниях, даже о своей трусости. Этого Баранов простить Наумову до сих пор не мог.

Зато второе письмо (подпись автора была неразборчивой и обратного адреса на конверте не было) очень обрадовало Петра:

«…И когда я прочел в «Известиях» вашу статью о Линдове и про те горестные дни, то порадовался, что вы живы и на высоком посту, в полном здравии, служите нашей Красной Армии.

Меня вы, конечно, не помните. Я есть тот самый куриловец, что охранял вас в вагоне, в Деркулях. Когда Пантелейка, мой друг, поведал нам о предательстве Гольцева, то мы решили хоть костьми лечь, хоть кровью, но искупить вину перед рабоче-крестьянской властью и не дать свершиться еще одному злодейству.

А драка на путях была лихая. Пантелейку казаки изувечили, чуть до смерти не пришибли. Но к вагону мы их не подпустили…»

- О чем это он? - спросила Белла.

Петр долго молчал. Былое, давно минувшее, тревожило его память. Но жена ждала ответа, и Петр сказал:

- Все твои письма, Белла, я сохранил. Кроме одного, [51] самого дорогого… Не мог я допустить, чтобы твое письмо попало палачам в руки. Сжег! Разве я тогда знал, что суждено нам получать вот такие письма?…

7

Две строчки из послужного списка Петра Ионовича Баранова рассказывают, как большой начальник вновь стал рядовым бойцом, хотя никто его в рядовые не разжаловал.

Две строчки… Они имеют прямое отношение к приказу Реввоенсовета Республики за номером шестьдесят девять.

В марте 1921 года триста двадцать делегатов десятого съезда партии по предложению Ленина и по решению съезда выехали на подавление Кронштадтского мятежа.

Страна только вышла из войны, и Ленин сравнивал Россию с человеком, «которого избили до полусмерти». История еще раз подтвердила ту непреложную истину, что для победы революции недостаточно разгромить врага в открытом бою. Победу надо закрепить.